Завёл мотор. Забрался в седло и тут увидел, как ко мне направляется Олеся.
— Не оставляй меня здесь, — попросила она.
— Извини, не могу с собой взять.
— Пожалуйста. Я что угодно буду делать: готовить, убирать. Только не оставляй тут. Мне страшно.
Я вздохнул. Она смотрела на меня жалобным умоляющим взглядом, словно побитый щенок. И я не знал, что делать. Глаза слипались, и башка уже ничего не соображала после всего пережитого. Отправить к Лаптеву? Так у него самого сейчас забот полон рот.
— Садись, поехали, — сказал я коротко. — Отвезу домой.
Зарычал мотор, воняя выхлопами, которые сизой дымкой наполнили воздух вокруг, «Розенберг» покатил прочь от базы работорговцев.
В Северном районе было несколько кварталов, застроенных типовыми многоквартирными домами. Именно их я вчера и проезжал по пути в Химки. В свете дня огромные пятнадцатиэтажные здания выглядели не менее зловеще, чем ночью. Тут царило жуткое запустение: дворики заросли, детские площадки заброшены, а стены и витрины магазинов сплошь изрисованы граффити. Вроде бы всё, как обычно, но в совокупности со скопищем бездушных бетонных коробок, заполонивших своей выхолощенной одинаковостью огромные пространства, район этот навевал какую-то щемящую тоску.
Мы миновали недостроенный квартал на окраине Москвы. Десятка два домов стояли заброшенные, зияя сотами чёрных оконных провалов. Олеся рассказывала, что ещё пятнадцать лет назад тут находился посёлок, но потом власти решили расширить границы города. В окрестностях Медведково отстроили несколько заводов, рядом начали возводить жилые микрорайоны, а потому что-то пошло не так, и проект забросили. Тем не менее, северную часть, которую раньше занимали трущобы, всё же перестроили. Но трущобы никуда не делись. Наоборот, здесь стало только хуже: данный район считался одним из самых неблагополучных, и сюда, как поговаривали, даже полиция без особой надобности не совалась.
Впрочем, утренние улицы выглядели мирно и спокойно. Рабочие шли к станции метро и автобусным остановкам, открывались маркеты и прочие магазинчики, а всякий сброд ещё таился по своим тёмным загаженным норам где-то в череде одинаковых слепых окон.
Я заглушил мотоцикл перед подъездом, поставив его между двумя припаркованными малолитражками. Мы вошли внутрь. Самому было интересно, что такого ужасного творится у Олеси в квартире. По крайней мере, подъезд не сильно отличался от моего: такой же вонючий, мрачный и изрисованный.
