– Ничего, еще пару раз пристанут, и возьмет, – пообещал Павлик, – дурацкое дело нехитрое.
– То-то и оно, – лицо Лесина вновь сделалось горьким, несчастным и почти мудрым, – кто знает, может, в этот самый момент все и происходит. Ох, юноши, вот так и расплачиваешься за старые грехи...
Как-то отстраненно я подумал о том, что грехов в жизни Лёсика и впрямь наверняка хватало, жил он широко во всякое время, не стесняясь общественного пафоса, в любой исторической ситуации находя возможности для нормального, в своем понимании, существования, именно находя, вернее, отыскивая, а не то чтобы приноравливаясь к требованиям эпохи; такого первородного греха, надо отдать Лёсику должное, он не знал, вперед прогресса не забегал, во всяком случае, нынешние нравственные терзания стареющего грешника не вызывали сомнений и почему-то особенно трогали. Не только меня, но и Павлика, очевидно, потому что тот решительно встал из-за стола, заполнив своею мощью все кухонное пространство, и произнес совершенно спокойно и буднично те самые единственные слова, которые могли вселить в удрученного отца хоть какую-нибудь надежду:
– Ну что ж, придется опять самим искать. Силами собственной опергруппы. – И пошел одеваться.
Из детской комнаты появилась Татьяна. Она сразу же поняла, в чем дело, и взволновалась больше всех, несомненно, вообразив себе на мгновение с жуткой конкретностью, что одна из ее дочерей взяла да и не пришла домой ночевать.
– Погоди переживать, то ли еще будет, – искушая судьбу, обнадежил ее Павлик, уже снарядившийся для ночного похода. На нем был короткий овчинный тулупчик, из тех, что еще недавно почитались сторожевыми и шоферскими, продавались в деревенских сельпо в качестве прозодежды рублей по пятьдесят за штуку, а теперь сделались предметом русофильской моды и одновременно особого западнического щегольства. Павлик вероятнее всего приобрел эту пещь в достославные наивные времена, проявив дальновидную хозяйскую практичность.
– Так, так, – приговаривал он собираясь, – удостоверение дружинника тут, пригодилось все-таки, скажи на милость, деньги, фонарь – о! – чуть самое главное не забыл, – он достал с полки нечто вроде портативного прожектора, круглый массивный прибор, вызывающий в воображении сцены из заграничных фильмов, какие-то ночные погони, перестрелки, длинные автомобили, трупы на мокром шоссе.
– Ну ты, комиссар Мегрэ, вернуться-то когда рассчитываешь? – В голосе Татьяны по-прежнему ощущалось беспокойство, хотя, привыкшая к мужской жизни Павлика – к охоте, походам в баню, к внезапным, как стихийное бедствие, холостым пирушкам, – она никак не могла удержаться от насмешки.
