Сейчас, однако, вид у Леонида Борисовича был вовсе не торжествующий. Барская старомодная шуба на бобрах, крытых потертым сукном, висела на его опущенных безвольных плечах, самолюбиво-чувственные губы были горестно сжаты, неожиданно маленький облезлый череп Лёсика напоминал голову грифа, печально и брезгливо взирающего на посетителей зоопарка из-за решетки.
– Всё, – произнес Лёсик громким трагическим шепотом, – хана! Нет больше Леонида Полякова. Леонид Поляков потерян, опозорен, разорен, выжат, как лимон. Приятного аппетита, дорогие мои, – опытный, нагловато грустный глаз Лёсика на мгновение вспыхнул при виде графина и закуски, – я не ожидал такой старости, Паша. Не думал, что буду мандражировать ночами, как последний фраер, вместо того чтобы принять на ночь свою рюмку коньяку, вздеть на нос очки и почитать на сон грядущий что-нибудь из французской жизни. У тебя, Паша, был счастливый отец, царствие ему небесное. Я хотел бы оказаться на его месте.
– Ну, ну, – запротестовал Павлик, – что это еще за пессимистические варианты?
– Нет, Паша, – голос Лёсика обрел благородную, мужественную скорбь, – разочарованным отцом быть больнее, чем обманутым мужем. Можешь мне поверить.
Стало очевидным, что причина Лёсиковых страданий заключена в драматизме его поздних родительских чувств. Лесин решился смирить свою кавалерскую гордыню лишь в пятьдесят лет от роду, сам трунил постоянно над своею столь неожиданной и непривычной супружеской ролью, однако отцом оказался сентиментальным и нежным. И вот теперь, на закате жизни, четырнадцатилетний сын, восьмиклассник, не только не служил Лёсику опорой и утешением в жизненной борьбе, но просто-напросто разбивал ему многоопытное его сердце.
– Борька, что, – спросил Павлик, уже догадываясь, в чем дело, – опять соскочил?
– Опять, – сокрушенно вздохнул Лёсик, однако смирение мало шло к его натуре, уязвленное отцовство требовало бурного излияния чувств, а потому в голосе его зазвенела раскатистость ресторанного скандалиста. – Вторую ночь, гаденыш, дома не ночует. Как ушел в пятницу утром, так, не заходя в школу, и слинял.
– Может, он у кого-нибудь из приятелей? – попытался я внести в разговор ноту умиротворяющего благоразумия. – Или у родственников?
– Какие родственники? – взвился Лёсик. – Они все у меня на проводе, чуть что – мгновенный сигнал тревоги. Как в Белом доме. А насчет приятелей ты прав, только у них ноги пообрывать надо, у товарищей этих позорных.
