Воспитанный суровыми бородатыми стоиками, честными борцами с режимом, губернскими полудиссидентами-полуграфоманами, а в общем добродушными и милыми неудачниками, я тоже был настроен стоически: не печататься по кодексу чести следовало лет так до сорока пяти. Успех — удел бездарей и продажных поэтов. А на нашем знамени Мандельштам, Тарковский, Майя Никулина. Биография гения: во-первых, пить, во-вторых, не печататься и презирать тех, кто, как сказать, слаб на передок. Копить известность в среде ценителей, заработать себе трудную судьбу, глухую подпольную славу, а потом выстрелить предельно гениальным сборником страниц в четыреста, произвести фурор, проснуться знаменитым, собрать урожай литературных премий и трагически умереть от запоя, вкусив заслуженного бессмертия, или что там еще бывает в таких случаях, если доживешь.
Ты хотел быть знаменитым сразу, и в компаниях весело пил за шумиху и успех. В подобных вышеописанным планах справедливо видел снобизм, неискренность и бездарность. Тебе нужно было признание — срочно, еще быстрее, сию же секунду. Необходимо было состояться. Литературная цель однозначно оправдывала жизненные средства. Сколько раз, помню, уговаривал меня, чистоплюя, позвони тому, напомни о себе этому, пофиг, Олег, дано одно и спросят за одно. Рвался к славе, знал и любил ее заранее. Вас влекло друг к другу, как награжденных взаимностью влюбленных. Злые языки утверждают, что эта жажда известности — банальное соревнование с крутым отцом-академиком, а алкоголизм — ответ на папины инфаркты. Эдиповы, в общем, дела. Спасибо, конечно, вы очень проницательны. Но я так не думаю.
Напишите воспоминания, говорил мне Сергей Иванович Чупринин. Пишу, Сергей Иванович. Но если бы мог, лучше нарисовал бы картину, аккурат для фронтисписа этой книги. Маленький поручик летит с поручением через Крестовую на разгоряченном коне, в сумке стихи, коньяк и дневник, который мы найдем позднее на дне пропасти, после смертельной дуэли. Идеальный, в общем-то, конец литературной биографии.
Как-то сидим, я, как обычно, рассуждаю о назначении поэта, ты куришь, раскачиваясь на стуле, ситуация тебе скоро наскучивает, и ты, зевая, гасишь пафос, заводишь очередную байку из прошлой, вторчерметовской жизни. Был такой персонаж Гутя. Или, скажем, Черепаха. Он приставал к тебе во дворе, отбирал деньги и все такое. И вот однажды в ответ ты вдруг молча сбил урода с ног хуком в челюсть, и тот улетел в кусты: вы с Лузиным к тому моменту уже несколько месяцев тайно посещали секцию бокса. С тех пор Черепаха стал вашим вассалом, кланялся, бегал за пивом и мороженым. Я не остаюсь в долгу и тоже вспоминаю историю из детства, как моего соседа сверху убили дружки-подельники, отпилили зачем-то ему голову пилой, и она валялась какое-то время во дворе, как футбольный мяч. В ответ ты выдаешь соответствующее. Например, про барана. Смешная история, ну, вы знаете. Затем настает моя очередь описывать нравы экзотических слоев общества. А знаешь, в чем разница, Олег? Я их любил, а ты нет.
