− Заткнись! Ты уже вспотел от заботы о своем щенке, гнусный жид! − Сальварес сорвал со стойки первую подвернувшуюся кружку. − Так напейся!
С этими словами он снизу вверх всадил в живот старика стилет, дернул им вправо, влево и приткнул к расползающейся ране грязную кружку.
Катальдино поперхнулся, захрипел и начал медленно сползать по стене.
Ядро рвануло в двух футах от дома. Пол вздыбился, ровно снизу, из-под земли его атаковало нечто. В свете пожарищ заскрежетали выскочившие из досок стальные черви гвоздей. Стены страдальчески застонали. Из трещин, подобно призрачному дыханию, закурилась рыжая пыль.
− Команданте, инсургенты! − лоснящееся от гари и по-та лицо заглянуло в разбитое окно. Стены дома уже тлели, в грудах разбитой утвари раскрывало алые глаза пламя.
Сальварес отбросил кружку, перешагнул через вытянутые ноги и вышел вон, оставляя за спиной раздавленную мечту Йозефа Катальдино.
Герцог пригубливал вино чуть-чуть, на кончик языка −врачи хоть премного кланялись, но были категоричны… Никуда не денешься: возраст и здоровье бандерильями припирали его, точно быка.
Не по летам эффектно одетый, старик восседал в старом викторианском кресле под шелковым зонтом в окружении своих четвероногих любимцев. Головастые мраморные доги, с тяжелым серебром ошейников на груди, вповалку лежали у ног хозяина и печально взирали на мир.
Вице-король еще раз обмакнул язык: «Ах, что за чудо эта виноградная лоза!» Он сладко зевнул: всё вокруг дышало покоем и негой. Солнце играло на салатной зелени дубов и буков, что густыми толпами охраняли парк, золотило прозрачную гладь прудов и купола белоснежных беседок.
С балюстрады дворца Кальеха наблюдал, как за чугунным ажуром решетки, что тянулась вокруг парка, прошаркала толпа индейцев и негров, направлявшихся в каменоломни ракушечника. Их конвоировали солдаты лейтенанта Малинга, прозванные за пунцовый цвет чулок «гусаками». Временами ухо ловило выстрелы куарто, стоны и кандальный перезвон железа.
Герцог тяжело вздохнул: далече заслышался скорый цокот копыт по брусчатке, в объезд к парадному входу.
«Опять гонец! Тысяча чертей ему в бок! − в груди ёкнуло. − Будь они прокляты, черновестники, слетаются вороньем». − Он в сердцах отставил кубок: вино боле не грело, божественный вкус его был отравлен.
Новости были одна хуже другой. Повстанческие орды крепили силу, собрав под свои знамена тьму «голодранцев» и «рвани».
Курьеры, опаленные пороховой гарью, трещали как барабаны:
