Уж он бы давно вытянул из вас иудейскую ересь и помог встретиться с Богом.
Ночь только начиналась. Стоял тот тревожный и таинственный час, когда в этих глухих местах могло приключиться всё что угодно. Час сумеречных теней, первый час Уасето54 и Черных Ангелов55, выходящих на дороги проверить, повсюду ли им сделаны жертвоприношения или кто-то неосторожный предал забвению этот обычай.
«О Моисей, где беспутный Давид?» − глаза старика-отца были устремлены в ночь. Руки с растопыренными пальцами ерзали по коленям, точно хотели протереть дыры в парусине штанов.
− Эй, − маэстро де кампо толкнул его плечом, − у тебя такой вид, будто перед тобой привидение. Что там?
Сальварес подался вперед, но увидел лишь обычную темноту ночи. С таким же успехом он мог бы вглядываться в черное жерло голенища своего сапога.
− Разве у меня такой вид? − Катальдино суетливо поднялся и, сославшись на бессонницу жены, направился в дом.
− Одну минуту, амиго, − де Аргуэлло приостановил голосом старика. − Я так понимаю, что до утра я вас уже не увижу…
− Си, дон Сальварес, − Йозеф трясся, боясь причитать о сыне: раз начав, он не смог бы остановиться.
− Ну вот что, принеси мне из погреба, чем можно не отравиться. Вот деньги.
Черное вино «Lacrima Christi»56 из запасов хозяина лавки было отменным, но Сальваресу показалось вода-водой, и он в сердцах зашвырнул пустую бутыль за изгородь. Цокнув о камень, она разлетелась на глиняные черепки, подняв деревенских собак. Де Аргуэлло стоял, расправив плечи, задрав голову, глядя с вызовом на колючие звезды, и пытался не поддаться пьяной истерике.
− Я стою на вере в Христа, как на твердой скале… Это моя высота, мой бастион…
Чуть пошатываясь, более от мук душевных, он подошел к дремавшему на другой стороне патио полуразвалившемуся коробу фургона. Из-под колес с пересохшей кучи навоза с кудахтаньем и треском вылетело около десятка потревоженных кур. Настроение было настолько гадкое, что рука сама полезла в потайной карман за маконьей57. Растерев на ладони несколько листьев этого убийственного зелья, драгун забросил его в рот и принялся методично жевать, покуда не перестал ощущать язык, губы и землю под ногами.
Он сидел у фургона на перевернутой вверх дном поилке для скота, сдавив шумевшую голову. Закрыв глаза, Сальварес не дышал, не жил, а только внимал тишине, ночным голосам лесных духов и мирным, знакомым с детства звукам. В конюшне лошади сонно жевали сено, шуршали гривами и терлись боками о шершавые доски стойла.
