Судьбе было угодно обрушить на многострадальную голову «испанского Иова» новые камни: семерых сыновей его убили каратели короля под Ситакуаро, а сам город, к стенам которого так долго скрипели колеса повозок беженцев, разграбили и сожгли.
Солнце для Йозе и Ребекки почернело, обратившись в пепел, а небеса набухли от крови. В тот день он осознал: покоя не будет его роду, покуда иудейский мир страдает в тени от Божьей милости.
То было в двенадцатом году, когда генерал Кальеха дель Рэй, подобно кровавому мечу, шел по стране. Это по его предложению, сделанному нерешительному вице-королю Ванегасу, в каждом городке и пресидии были сколочены пехотные и кавалерийские части, главным образом из числа состоятельных идальго. На асьендах и ранчо храпели кони вооруженных отрядов, насчитывающих до пяти десятков сабель и эспингард. Тогда же было установлено и денежное вознаграждение от пятидесяти до пятисот песо за ухо или голову каждого инсургента.
Чета Катальдино щедро полила слезами могилы своих сыновей; уши детей, слипшиеся вместе с сотнями других в чьих-то ранцах, унесли на север, где еще продолжали харкать огнем отчаяния ривальдо и серпентины52 повстанцев.
Что было делать несчастному Йозе?.. Ответ он искал в исплаканных, робких − горькое наследие бесчисленных поколений гонимых предков − глазах Ребекки. Искал долго, но так и не нашел ничего, кроме слепой готовности идти за мужем хоть на край света, хоть за край.
И теперь, коротая свой век в захолустье под названием Навохоуа, обзаведясь персиковым садом и каким-никаким домом с давильней, они сосредоточили всё свое внимание на заботе о младшем сыне Давиде, которого в силу юности пощадила испанская сталь.
* * *
Йозеф насторожился, приметив подошедшего к калитке, и сразу признал маэстро де кампо. Сердце его пуще взялось червоточием страха: Давида до сих пор не было дома. «…Что с ним? Где он? Может, об этом знает команданте де Аргуэлло?..» − Катальдино туже запахнул одеяло. Он боялся спрашивать о сыне. Кто знает, на какую мысль наведет сей вопрос дона Сальвареса.
− Не спится? − Драгун, опираясь на золоченый эфес сабли, шумно сел рядом.
− Да уж… − горбун поджал колени и виновато улыбнулся. − Как-то не получается, сеньор. − Он боялся обронить лишнее слово, боялся встретиться взглядом, боялся…
− Не ври мне. Знаю я ваше ужиное племя. Глаза кроткие, речь тихая, как у священника, а за всем этим − дьявольский дух. Так?
− Да что вы, сеньор!
− Ладно, не звени словами. Клянусь ножом мясника, которым пощекотали апостола Варфоломея, я удивляюсь, как вас, евреев, еще земля носит. Эх, нет на вас костров Томаса…
