− Тварь! − рот Сальвареса сморщила горькая усмешка. − Нашла что вымышлять…
Тиберия сглотнула и съёжилась, увидев себя в черно-кофейной злобе глаз.
− Не надо, − проскулила она, протягивая раскрытые ладони, пытаясь на коленях отползти, − пожалуйста, не надо…
Она не успела даже толком сообразить, что произошло, таким хлестким был удар. Он разбил губы, сорвав с ложа, отшвырнув к стене.
«Луис! Луис!! Луис!!! О козни дьявола!» − молотом ахало в голове Сальвареса. Тиберия едва сумела повернуть голову, как шею ее сдавили сильные пальцы.
Она захрипела, пытаясь вырваться, сквозь слезы и кровь разглядев занесенный кулак. Выпирающие наперстками казанки были пестры от шрамов.
− Сука! − прошипел драгун. Глаза пылали безумием. Кулак помедлил, наливаясь яростью, и полетел вперед.
Хрустнул и распался надвое ветхий петате51, зеркало, теряя свой лик, наполнило звоном и грохотом спальню. Тиберию, забрызганную по самые уши кровью, отнесло спиной вперед на пыльное старье разлетающегося хозяй-ского хлама.
В спальне было не передохнуть: пыль в объятиях сигарного дыма стояла плотной стеной, забивая и без того хилое пламя свечей.
Голая спина, вся покрытая мелкой росой пота, то и дело напрягалась в такт яростным движениям мускулистых бедер. Разбросанные руки мулатки безвольно дергались в такт скрипучей кровати, стонавшей и охавшей под двойным весом.
Измотанный, но довольный, он наконец сполз с нее, сплюнул спекшуюся слюну, раскурил новую, бразильской свертки четырехдюймовую сигару и заглянул в лицо женщины. Оно было пустое, с безобразно распухшими красными губами, без признаков жизни. «Вот так-то лучше…» −он усмехнулся чему-то своему, напоследок хлопнув ее, как лошадь, по ягодице. Затем поднялся с мятой кровати и, распахнув окно, принялся не спеша влезать в расшитую бисером рубаху.
Ночь, пропитанная нежными туманами и звоном цикад, кутала спящий Навохоуа. Воздух был теплым, как дыхание матери, и казалось, что землей и небом овладела бесконечно тихая грусть, сладкое ощущение покоя, словно никакая опасность не угрожала более миру, будто навсегда сомкнулось некое злое око.
Сальварес приложил ненадолго холодный медный черпак к горячему лбу, вновь закурил сигару, но тут же бросил ее под каблук и, даже не взглянув на девушку, вышел вон. Сейчас ему хотелось одного − холодной, из плодов диких апельсин, перебродившей чичи.
Охваченный жаждой и плотской истомой, он подошел к покосившимся воротам дома старика Катальдино. Плетеная калитка была приоткрыта, и он вошел внутрь. Йозе, укутавшись одеялом до самых бровей, как это делают индейцы, не то дремал, не то думал о чем-то, сидя на растрескавшейся от времени скамье. Курчавый венчик седых волос обрамлял его голый череп.
