От Пачуки до Эройка-Ситакуаро места пустынные, глухие. Зато хватает зверья и мрачных легенд… Именно там, неподалеку от Южного тракта, и жил Гарсиа − сорокапятилетний бирюк, богатством которого были конь, ружье да реата.
Это был крепкий мужик мексиканских кровей с хорошо продубленной кожей и силой быка. По натуре своей он был угрюмым, замкнутым, и оттого жил совсем один в доме, который сам же и смастерил из обожженных глиняных кирпичей да привезенного из лесу дерева.
В Эройка-Ситакуаро шептали, что, заслышав голоса зверей и птиц, Гарсиа частенько отвечал им, мог подозвать к себе пуму, оленя, сурка… Быть может, и тех, кто водился в дымящих безднах каньонов, и тех, кого не мог зреть человеческий глаз…
Сам Гарсиа об этом упрямо молчал, точно набрав в рот воды. На кормежку и жизнь он зарабатывал охотой и собирательством, сдавая торговцам мясо, шкуры, коренья и мед. Но сегодня с утра пораньше он не оседлал коня и не набил седельную сумку вяленым мясом.
Когда дичь уходила из этих мест, Гарсиа пил, и пил круто. Но нынче рука его поднимала флягу не из-за отсутствия на равнинах оленя. В прошлую лунную ночь он вернулся без добычи, и первым делом после того, как была запалена свеча, он приложился к чиче.
Гарсиа не знал, сколько залил в себя крепкого зелья, пугало другое: сколько ни пил он, хмель даже не коснулся его.
Он заговорил сам с собой шепотом, как помешанный…
− Это ОН… ОН пришел к моему дому…
Гарсиа прилег на потемневшие от дождей и солнца доски крыльца и пустым взглядом уставился в ветхий карниз. Последние три часа его изводила головная боль, она накатывала неспешным прибоем и своими волнами смывала долгожданный сон.
Наконец веки его закрылись. Бродяга прислушивался к доносящимся звукам: тихому дыханию ветра, жужжанию насекомых, перекличке лесных птиц и к глухому сердцебиению в своей груди. Что подарит ему нынешний день? Страшно было узнать это, но не менее страшно было оставаться в неведеньи.
Гарсиа вновь перекрестился, мучительно вспоминая забытые слова молитвы. Его не покидало ощущение, что жуть, с которой он столкнулся на равнинах, безмолвной тенью скользит где-то рядом.
− Это был ОН… На огненном жеребце с пламенем в руках вместо меча. В ночь, когда дрожала земля, − повторил он, и опять чича ручьем потекла в его глотку.
