* * *
Де Уэльва с трудом разлепил глаза. Безмолвие, стальная раскаленная даль небес. Солнце пекло дьявольски, но он не чувствовал ничего, кроме собственного жара. Игольчатые листья юкки, казалось, колыхались в воздухе, как в пустыне. Диего пошевелил пальцами. Песок и мелкая, что крупа, каменная крошка были единственной реальностью, знакомой и приятной.
Он попытался повернуть голову и содрогнулся: на него смотрело тяжелое темное лицо; четкий пробор делил на-двое иссиня-черные волосы, длинными прядями струившиеся по выпуклой груди. Глаза − узкие щели на широкоскулом напряженном лице − были полны звериной хитрости.
Краснокожий перешагнул через майора и отошел прочь, что-то гортанно крикнув в сторону. Послышался смех и незнакомая речь. Индейцы о чем-то спорили.
Какое-то мгновение Диего лежал как труп, не в силах пошевелиться. Затем, судорожно глотая слюну, попытался приподнять голову. Дичайшая боль прошибла тело. Что-то тонкое и жесткое, точно струна, сдавливало горло… И вновь над его глазами беззвучно посыпал красный дождь, не теплый и не холодный…
Последнее, что он успел заметить, это высокие фигуры двух краснокожих воинов и связанную Терезу, лежащую у их ног. На лбу девушки темнел набрякший кровоподтек, на виске запеклась кровь.
− Тереза! − прохрипел майор, но даже сам не услышал своего голоса.
Тереза теряла рассудок. Сердце так колотилось, что она едва могла дышать. Девушка пыталась поймать взгляд Диего, но тот так и не приходил в сознание. Страх застыл маской на ее перепачканном пылью лице.
Он лежал в тридцати футах от нее, точно распятый. Запястья и щиколотки были накрепко перетянуты тростниковыми веревками, привязанными к вбитым под углом клиньям. Солнце жгло обнаженное тело: с него содрали всю одежду, не оставив и нитки. Но самым ужасным был сыромятный шнурок, бесстрастно, минута за минутой душивший андалузца, вгрызаясь в горло. Индейцы пропитали его своей мочой, и теперь, подвяливаясь на солнце, он неумолимо затягивался, постепенно скрываясь в складке кожи.
Дикие сидели на корточках рядом и с любопытством рассматривали захваченные вещи. Шпага, пистолеты, содержимое сумок, сапоги, ружье − вызывали нескрываемый восторг их блестящих глаз.
Тот, что был выше, с широкой повязкой на голове, легко поднялся и с самым серьезным видом нахлобучил на голову фетровую шляпу.
Второй, с жесткими щелками глаз, взялся примерять камзол. Похоже, золоченые пуговицы сводили его с ума, он постоянно ощупывал их и улыбался, возможно, предвкушая, какой восторг и зависть они вызовут у его соплеменников в лагере.
