Три пары башмаков изодранными клочьями оставлены на обочинах. Ступни загрубели. В голове тоскливо хнычет индейская свирель.
Белое солнце и дорога.
− Эй, − вдруг слышится голос.
Поворот головы: солнце слепит глаза, морщит лоб, ломает запыленные прутья бровей.
− Эй, я здесь!
Это ее голос − он уверен. Он узнал бы его среди тысяч других. Но глаза не видят ее. Он оглядывается, прислушивается, бросается на шорохи в одну сторону, другую…
− Эй! − слышится короткое и сухое, как мушкетный выстрел.
Оборачивается − пустота…
− Я здесь! Я здесь!
Голая равнина. Нестерпимый зной. Могильным знаком над ним завис коршун.
− Эй! Эй! Эй! − снизу, сверху, слева, справа.
Оклики милого голоса вонзаются, жгут осами, царапают сердце. Боль. Силы покидают его. С чудовищной медлительностью он понимает, что падает, чтобы уже не встать.
Вскрикивает высоко, будто оступается…
И вдруг загнанный взгляд ловит ее − легкую, воздушную, в белой тунике бегущую по степи. Стройные ноги не касаются земли, кудри отброшены назад, трепещутся пламенем, падают на плечи, взлетают.
Изнурительная, можжащая боль уставших ног. Рот с раскаленным листом языка… Хлыстом бьет мысль: «Мне никогда не угнаться за ней».
Судорога отчаяния разрубает лицо кривым разрезом перекошенных губ. Крик глухой, страшный, будто сырые комья земли, катится по равнине:
− Сто-о-ой! Ой-ой-ой! − кричит отрывистое эхо.
Но вдруг свежая волна остужает опаленные легкие. Тонкие пальцы сжимают ослабевшую ладонь. Их уверенное тепло проникает в него, наполняет мощью, снимает усталость.
− Я с тобой! − кричит она.
Они стремглав летят в Страну счастья. Так летают лишь свободные, сильные птицы. Бешеный ветер, благоухающий духами степных трав, хлещет им в лица, сбивая слезы восторга. И хочется хватать этот вихрь ртом и глотать как сочный плод, наслаждаясь его терпким вкусом свободы.
Горбатая спина гор растет на глазах, быстро приближаясь. Ни шума, ни земной суеты, ни светской условности…
Ему вдруг с отчетливой ясностью становится понятно значение и смысл свободы…
− Тереза! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Он вновь восхищается совершенством дорогих черт. И нет для него на свете прекраснее этого профиля, этих глаз, этих позолоченных солнцем рук. Он сжимает крепче ее ладонь. Она отвечает тем же.
Они не говорят. Слова неуклюжи и грубы.
− Эй! Эй! Эй! Эй! − крик становился нестерпимым, переходил на визг, резал ухо… Он задыхался, кашлял, облака скалились раскаленными пастями; он падал, прыгая с горы на гору, звезды сыпались красным дождем на его голову…
