Был дважды у Трубецких… и дважды оркестр в пятьдесят смычков, − не дом − полная чаша счастья; ждут возвращения Сергея Петровича… вспоминали тебя: жаль, нет среди нас… Велели кланяться. У Давыдова роман с балеринкой… «Пыл полуденного лета… урагана красота!» Словом, влюбился гусар. Одобряют совсем немногие: срам невиданный, да опала за басню «Голова и Ноги» еще не остыла. Хоть и генерал, а ум корнета. А ты как считаешь?
Сказывают, по-французски говорить скоро будет совсем не модно, дурной тон, а жаль. В гвардии настроения разные, но многие начинают роптать о вреде крепостного права, ведь Европа давно стерла сии родимые пятна.
В ложах судачат: солдаты насмотрелись чужой жизни, не в пример краше российской. Дескать, право сожжено, доброта сжита со света; справедливость − в бегах, вера осталась в Иерусалиме… И…»
− Довольно!
Мичман смолк. Все посмотрели на помрачневшего капитана. Преображенский угрюмо глядел под ноги, точно чувствовал за собой какую-то вину.
− Это что ж получается, господин Мостовой: по мнению вашего друга, Россия скроена из грязи, пудры и галунов? Мракобесия, черт возьми? Всяк вор и мерзавец? Кто может, тот грабит; кто не смеет, тот крадет? Веры нет, а каждый русак − плут иль дурак?! Так, что ли?
Гришенька испуганно опустил глаза, весь задор вышел, дрожащие пальцы сложили письмо.
− С такими-то речами не долго и до Сибири, − вставил Захаров, вздохнул и зажурчал хересом.
− Но позвольте, ваше высокоблагородие, − в голосе Мостового слышалась дрожь, − это… это же просто слухи… − Последние слова сорвались как бы в шутку, но серьезность их вдруг поразила его.
− Лишь ваша зеленость, господин Мостовой, залог прощения. Прошу усвоить раз и навсегда − я не потерплю, чтобы фрондировали и фразисто жужжали в адрес его величества!
− Но, господа, я же-с только…
− Господин мичман, − ледяным голосом оборвал капитан. − Извольте не забываться.
− А я и не забываюсь! − вспылил Гришенька, щеки его превратились в два пылающих снегиря, подбородок трусило. − Если кто здесь и забывается, так это вы. Я всего лишь прочитал вам… хотел повеселить…
− Молчать! Я приказываю вам сдать шпагу и ступать под арест!
− Господа! Да вы с ума сошли! Господин капитан!
− Андрей Сергеевич! − Каширин, лизнув пересохшие губы, вскочил со стула. В замешательстве оказались и остальные, лишь Шульц зевал и спокойно слушал, словно речь шла о шкурах морского зверя. И когда горячечный взгляд мичмана стукнулся о сиреневый лед глаз чухонца, тот лишь ухмыльнулся, показав пару желтых клыков, точно сказал: «Ну что, допрыгался, велиар? Рвать бы ноздри таким гугнивым бабам, как ты, да не напасешься щипцов!»
