Подхватив юбки, Джессика решительно простучала каблучками по трапу. «Вот и дождалась! Боже, старая песня! Они все одинаковы, как ножи на столе! А вообще-то он мил. Мундир с иголочки. Портной у него «с руками», хотя и не гений, конечно».
Преображенский, бодрый и свежий, как утро, закончил свою работу с пером. Еще раз пробежал взглядом по сделанной записи: «…землю ожидаем узреть со дня на день… Птиц теперь наблюдаем великое множество… Ход «Орла» временами затабанивают подводные леса водорослей: синие, красные, желтые. Один из матросов вызвался попробовать их на вкус: сказывает, противно и горько. По ночам подвахтенному разрешено с факелами в руках гарпунить привлеченных пылающей паклей глубоководных рыб. Видим много акул, некоторые, что собаки за хозяином, следуют за фрегатом долгие часы, так, что матросы дают им веселые прозвища…» Андрей хлопнул толстой коркой судового журнала, щелкнул застежкой и положил его в шкап. До ужина еще оставался час, и он, пользуясь свободной минуткой, взялся полистать томик Карамзина. Но строчки растворялись, пред мысленным взором проступали нежные черты загадочной пассажирки. Изящная, точно стеклянный сосуд с прозрачным липовым медом, мисс Стоун пленяла его золотом волос и каким-то грустным, осенним взглядом. Ее образ напоминал предрассветную даль, колокольный перезвон, плеск голубиных стай, завораживающую тишину невиданных прежде лугов и парков.
Андрей вздохнул, отложил тисненный серебром сборник и раскурил любезную трубку. В груди расплескалась детская радость, и он вдруг остро, как это бывает весной, ощутил густой аромат рвущихся к солнцу почек и волнующий запах талого снега. Он покрутился на койке, точно не одеяло с матрасом под ним, а угли. Плеснул в кружку еще не остывшего кипятку, который «принес в клюве» Палыч. Чай был душист, но не сладок. Однако капитан не заметил этого. Раздумье зеленых глаз тонуло в коньячном цвете чая, тщетно силясь пересчитать чаинки, вяло кочующие по широкому дну.
Он колебался. Жизнь уже трижды ослепляла его, и всякий раз Андрей давал себя одурачить, уверяя друзей и домашних, что именно «эта» готова делить радость и боль! Увы… Амур ломал крылья, даже не сумев их толком расправить. И тогда, устав при штабе ногти покрывать лаком, Преображенский, отправляясь служить на край земли, дал зарок, что черта лысого позволит себе еще хоть раз морочить голову из-за юбки.
Он не выносил их нб дух, особенно тех, которые преследовали его. Они либо ликовали от того, что играли офицерским плюмажем
