Матвей наклонился, руки его обручем приросли к мачте, огромная спина задрожала от натуги, вены канатами вспухли на ражей шее. Зубарев потемнел; сердце набатом стучало в самые уши, ладони жгло от колкой щепы и заноз, но он продолжал разгибать спину, подтягивая непосильную ношу к поясу.
Обломок бизани − ни дать ни взять − дворцовая колонна, дрогнул, захрустел и начал подниматься…
− Мать честная! − матросы в благоговейном трепете перекрестились. Кучменев рванулся на подмогу, задвинул под мачту бухту каната, чтобы боле не удавить рулевого, но откатился прочь от надсадного рыка шкипера:
− Не маячь, Куча!
Обломок бизани нехотя подчинился и, гремуче шурша обрывками вант и бакштагов91, под братское «ура» сорвался за борт.
Матросы обняли Зубарева, многие всхлипывали, размазывали по щекам слезы. Сила Матвея спасла команду, выровняла опасный крен фрегата, а главное: вселила надежду.
Преображенский, не скрывая потрясения, тоже обнял богатыря, поцеловал и пообещал твердо:
− Ежли выживем, вот мое капитанское слово: отпишу рапорт в Петербург… Награда тебе положена, братец. Так-то. − Андрей помолчал, глядя в сумеречные глаза Матвея, и взволнованно добавил: − От имени всех поклон и спасибо тебе… А от меня − лично! Второй раз жизнь спасаешь.
Помощник штурмана, покуда глаголил капитан, шумно сопел носом, опустив глаза; сжимал кулаки, проверяя, не слишком ли отдавил руки. Изодранные ладони были липкими от прозрачной сукровицы, но ныли терпимо.
− Благодарить меня вовсе необязательно, капитан, −дрогнул наконец голос столь ржавый, как и цвет перепачканного лица. − Как для людей не постараться? − он растерянно снял разбитую треуголку: − Жаль токмо ребятушек… не поспел помочь…
К рассвету ураган выдохся и, как говорили моряки, стал «отходить», хотя еще было свежо и трепало чинно. Волны продолжали бурунить, крупные, с белым руном на «закрошках», но далеко уж не с прежним безумием, и «Орел» под зарифленными марселями, фоком и гротом уверенно резал зеленую толщу по девять-десять узлов в час. Повсюду стучали молотки и визжали пилы, − плотники при масляных фонарях латали проломленный в ряде мест борт, возились с такелажем и устраняли наметившуюся в трюме течь.
Только когда восход солнца воспламенил пурпуром без-облачный горизонт, капитан вместе с осипшим от крика Гергаловым спустился с мостика, уступив вахту Захарову.
− Лихо нас окрестило! − Гергалов устало, но весело стучал каблуками по трапу. − Ну-с, теперь всё позади. Небо-то, гляньте, Андрей Сергеевич, чисто, что совесть священника, барометр поднимается… Эх, жизнь-то как хороша! Может быть коньячку-с?
