и вант сливалось на высоте в нераспутанный узел. И на каждой мачте и рее мотыжились, пропитанные аки губка водой, матросики: красные от ветра и холода лица, сжатые в напряжении рты.
Башмаки их скоблились по сыристым блокам − крепче держись! − спереди, сзади смерть. «Да, братцы, это вам не босиком шастать по палубе в тропиках», − Андрей Сергеевич ходко поднялся на капитанский мостик.
− Доброго здравия, господа! − он кивнул офицерам, кутавшимся в сырые дождевики и новомодные короткополые зюйдвестки. Лица их были спокойны, но строги, мысли имели направление одно − штормовое.
− Ну-с, как оно, Александр Васильевич? Вижу, марсели убрали − славно, − капитан встал рядом с вахтенным офицером Гергаловым.
− Свежо-с, Андрей Сергеевич. Обыкновенное дело на воде. Двоих марсовых пришлось в трюм снести, вконец размотало: не матрос, а фонтан…
Андрей в душе улыбнулся: «Гоголишься, брат. Тон берешь полнейшего равнодушия… Знакомо, знакомо… Молодцом, так держать!»
− Как считаете, − Гергалов утер перчаткой лицо, −прикажем ставить зарифленные72 триселя73, штормовую бизань и форстеньги-стаксель?74 Для шторма в аккурат, не велика парусность…
Преображенский ответами не сорил. Вцепившись руками в поручень, он пристально вглядывался в рассвеченный всполохами горизонт. Там, на чернильном склоне неба, клубилась и пучилась в грозовую лаву непроглядная тьма.
− Штормовые паруса, говорите? − капитан мрачно покачал головой. − Нет, лейтенант, впереди шквал. Распорядитесь взять паруса на гитовы75.
Офицеры одобрительно закивали, а Гергалов отдал команду, кою подхватил хрипучий лай боцманов.
Судорожно цепляясь за ванты, матросы опасливо начали карабкаться «в небо», покуда не достигали марсов76, где, прикипая к сырому дереву, расползались по стонущим реям.
У Преображенского захватило дух, равно как у всех, стоящих на мостике, а у мичмана Мостового вырвалось: «Господи Боже, убереги!»
Снизу казалось: не вымужить им. Фрегат громадный, что Ноев ковчег, швыряло, словно бутылочную пробку.
Кипень вокруг стояла жуткая. Океан точно бурлил в огне Сатаны, курчавясь белопенными гребнями. Временами «Орел» черпал бортом и вода шипела по палубе, слизывая своим языком всё, срывая матросские башмаки, клетки с ломающей крылья птицей, забытую бухту каната или что-нибудь еще.
− Да живее же, братцы! − сорвался Захаров. До нитки сырой, с бледным лицом старший офицер не спускал с рей тревожного взгляда. Стрелявшая пушкой под ветром парусина сдаваться не думала, бросала смертельный вызов, выворачивала пальцы моряков, рвалась на волю раздутой могучей грудью. И вот фрегат оголился.
