— Вы ухватили суть. Безусловно, я выцарапал Дик из заботливых рук Медицинского Совета ради самого себя. Мне так жить легче и, что немаловажно, интересней.
— Это признание делает вам честь.
— Это признание — не новость. Для Дик уж точно.
— Новые экземпляры для коллекции уже на примете?
— Сейчас — только вы, Пау.
— Почему я?
— То есть Дик рассказала про ночные вакханалии, а про мой интерес к вашей персоне — нет?
— Она вас идеализирует.
— Не верите её суждениям?
— Верю. Но без вас она сейчас была бы пищевым курьером на последних сроках беременности, — Пау сглотнул. — Это накладывает отпечаток на восприятие. Поэтому я хочу услышать правду от вас.
— Извольте. «Девиантное поведение, странные суждения, тревожность, подавленность, суицидальные склонности» — эту рекомендацию дал вам Медицинский Совет, а Феликс, один из моих ребят, вспомнил портниху, интересом которой вы столь недальновидно манкировали, что она потащилась к вам домой, откуда бежала в ужасе.
— Да, удивительно настырная женщина.
— Вы не видели настырных женщин. Мне продолжать?
— Разумеется.
— «Мальчишка — правда поехавший», — это выдал Феликс, поговорив с вашим начальством. Двести рисунков. Пляска смерти. Город-крематорий. Вы не порождали ужасы, а называли вещи своими именами. Люди, пожирающие друг друга в процессе совокупления. Сами додумались до метафоры или изучали повадки насекомых? Птицы выклёвывают глаза, кошки пируют у трупа. Если верить апокрифическим источникам, зверей внутри барьера истребили в санитарных целях. Этот факт остался в нашей речи: всех животных, кроме куриц, мы зовём «истреблёнными». Вы переворачивали мир: у вас животные истребляли людей. Кости, открытые раны, развороченные суставы среди цветов. Вы позволяли себе любоваться лишь плотью, испытавшей насилие. Думаете, я мог остаться равнодушным? Я завидовал вашим недалёким сотрудникам, твердолобым контролёрам и вездесущим медикам — всем, кто видел ваши рисунки. Не находил себе места — и уже, похоже, не найду — при мысли, что их не увижу я. Вы пропали в психиатрическом отделе — я думал, что навсегда. Ничего не мог сделать и ненавидел себя за бездействие. Я ждал вас пять месяцев: гения, помешанного, демиурга, мальчишку, которому образы разрывают голову. Вы не можете рисовать. Что ж, это причиняет боль, но с меня хватит знания, что в психиатрический отдел вы не вернётесь.
— Чёрт, это действует, — проговорил Пау, опустив глаза. — Не знал, что настолько падок на лесть. Вы умудрились что-то понять во мне, а это подкупает. Теперь вижу, каким магнитом вы притягиваете людей.
