— Вспомнил, как вы отрезали: «Обойдёмся», когда Фестус заикнулся о реставрации семьи, — усмехнулся Пау. — Теперь понимаю, почему. Что совсем не утешает, так это финал: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простёр он руки своей и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Что же это, если не жадность? Если бог похож на того, кто описан в ветхом завете, он не желает нам добра: он не даст нам ни познания, ни вечной жизни.
— Не только вы изобретаете утешительные теории, — нижняя челюсть Кампари уехала вперёд. — Что, если изгнание из рая и вражда со змеем — не решение в гневе, а неизбежное последствие поедания запретного плода? Разве Адам и Ева обрели понимание сути вещей? Они всего лишь испытали стыд от наготы. В каком виде их выпускают из рая? «И сделал Господь Адаму и жене его одежды кожаные». Они же пещерные люди, в шкурах! А теперь представьте, что пещерные люди обрели бессмертие, или оно свалилось на человеческий род во времена Римской республики, в Средние Века, да хоть сейчас! Кому такое надо? Что, если запретный плод не давал знания, а лишь запускал процесс? Что, если сплошной кошмар человеческой истории — и есть медленное и тяжёлое познание добра и зла? Болезни, старость и смерть — зло, отупляющий труд — зло, неравенство и насилие — зло. А как познать зло, если не ощутить его на собственной шкуре? И под собственной шкурой, если на то пошло.
Пау вонзил зубы в карандаш и сел на пол, но тут же вскочил: пластик, уложенный на металлические перекладины, слишком нагрелся под солнечными лучами.
— А ведь ваша колыбельная для мозга плавно переходит в мою, — сказал он через пару минут, вынув карандаш изо рта. — Посмертная смена декораций даёт неограниченные возможности для познания зла.
— И для искупления, — кивнул Кампари. — Если время циклично, нет ничего проще, чем заставить притеснителя примерить роль притесняемого, засунуть насильника в тело жертвы. По-моему, очень доходчивый метод воспитания. В ад, как в географическую локацию, я не верю, и я не первый, кто задаётся вопросом: какой смысл в наказании, длящемся вечно? А вот в чистилище верю: оно здесь и сейчас.
— Спасибо, что озвучили это, — сказал Пау, не глядя на командора. — Так думать легче. Не знаю, почему мне самому эта идея не пришла в голову.
— Вы слишком умны для тупого оптимизма, — усмехнулся Кампари. — А я не могу смириться с двумя вещами: отсутствием смысла и незначимостью моей персоны перед ликом вечности.
