— Думаю, нам следует поменяться местами, — заметил Кампари. — Вам окно нужней, чем мне.
Пау раздумывал минут пять.
— Дверь расположена неудачно, — сказал он наконец. — Так что придётся мне остаться у слепой стены. На сколько ламп я могу рассчитывать?
— Трёх хватит? Таких же, как в Строительном Отделе — мощней и мобильней домашних.
— Три — это неплохо, — протянул Пау. — Меня устроят четыре штуки.
Отношения Пау и Дик были далеки от безоблачности. Отголоски потрясений долетали до Кампари в виде теней под глазами архитектора, слишком резких движений девушки, рассказов самих участников событий: однажды Дик завела разговор о сне вместо черчения, услышав в ответ шипение, уехала последним поездом, заснуть так и не смогла, а через пару часов подскочила от осторожного «шкряб, шкряб» по двери. Без неё Пау категорически не смог работать и, включив манипулятора, утверждал, что дышать тоже не получалось.
— А ведь его никто не учил ориентироваться в городе, — таращилась она на Кампари. — Тем более в темноте. Слава богу, что дошёл и не обморозился.
— Ну фонарь-то у него есть, — отозвался командор. — И перегон всего один, причём без непроходимых препятствий. Шагал вдоль Линии, делов-то. Хотя, с нашего пациента станется перемещаться интуитивно, с закрытыми глазами. Может, у тебя магнит зашит в туловище.
Кампари отчасти завидовал. Пау оказался прав: девушки из Центра оживились после исчезновения Валентины, но нечто мешало командору принимать знаки внимания. Он пытался определить, что врубает сигнал тревоги у него в голове, однако причина неизменно ускользала.
Ещё острей уколы зависти ощущались в кабинете, когда становилось ясно: дискуссия с Фестусом не закончится до последнего поезда, оба поедут домой в четыре утра, чтобы привести себя в порядок и урвать несколько часов сна. Дик и Пау прощались, девушка, только что с внимательным прищуром следившая за развитием диалога, брала художника за руку, и они уходили, живущие сегодняшним днём, нездешние, вечные, с рябью натянутых нервов, бегущей по поверхности, под которой — непробиваемое, ослепительное счастье.
Всё, связанное с управлением, навевало на Пау скуку, вызывало тошноту и мешало сосредоточиться. Кампари был солидарен с ним, но заткнуть умника Фестуса и дезертировать в блокнот себе не позволял. В споре рождалась истина, терялись изначальные мотивы, истина умирала в конвульсиях, и всё начиналось заново. Время от времени язвительные реплики прилетали даже из-за ширмы.
