«Следовало сначала выяснить, хотят ли граждане таких подарков», — позлорадствовал господин Мариус.
— Вы ещё летом задумали перестроить город? — Фестус возбуждённо размахивал руками. — От всей души поддерживаю! Я не произвольно имя выбирал, моя душа требует праздника! И разнообразия! По мне родиться, жить и умереть в Агломерации — это слишком, а раз нельзя решить проблему банальным перемещением в пространстве, надо создать другой город на том же месте! Командор, над чем вы смеётесь?
— Видишь ли, — Кампари смотрел в пол, ковыряя стык каменных плит носом ботинка, — Пау поставил меня в тупик вопросом: зачем Центру архитектор? Не мог же я сказать, что хочу держать его при себе и ждать, не соизволит ли он нарисовать пару-тройку черепов. Вот и выдал первое, что пришло в голову.
— Ох, — Фестус схватился за сердце и открыл рот. — Командор… Я сам придумал великую библиотечную миссию? А вы просто хотели сделать мне подарок?
— Ты меня поймал, — развёл руками Кампари. — Разочарован?
— С какой стати? Пока ваши решения меня радуют, мне всё равно, через какое место вы их принимаете. Тем более, доступ в зал художественной литературы пришёлся кстати: мне уже некуда было прятать дневники, а здесь — идеальное место. Грех жаловаться.
— Дневники? Фестус, сколько в тебе ещё сюрпризов?
— А на что, по-вашему, я все эти годы переводил тетради?
— За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я считал, сколько бумаги ты расходуешь? Так что за дневники?
— Обыкновенная хроника всего, что я пережил и услышал за день. Плоды непомерного самомнения: когда попал в ваш отряд, думал, эти записи сохранят для потомков образ меня, погибшего во цвете лет, ну а теперь они сохранят нас всех. Подвиньтесь, мне нужна вон та заросшая пылью полка.
Самая холодная за тридцать лет зима заставила командорский отряд забыть о совещаниях на крыше и прогулках по прибарьерным зарослям. Встречались вечерами два-три раза в неделю: то у Кампари, способного предложить просторную комнату и толстые стены, то у Фестуса, живущего вплотную к Центру.
В квартире Фестуса сидели друг у друга на головах и общались шёпотом. На восточной стене галдели до полуночи и засыпали вповалку, чтобы утром огласить ванную криками: «Да тут раковина больше моей каморки!».
В январе температура рухнула до исторического минимума, а вместе с ней упали эстетические амбиции Пау: скрипя зубами, он залез в куртку-шар, которую носил до перевода, потому как ненавистный предмет одежды был оснащён капюшоном.
