По внутренним землям монастыря они шли молча — от холода дышать было больно. Разговор возобновился лишь на восточной стене.
— Итак, лечить ударами тока вас начали после громкого признания?
— Нет. Уколы действовали, выскребать ногтями контуры на полу расхотелось. Тогда я ещё не понял, что это конец. Постепенно даже на пятого медика перестал реагировать. Он говорил, я улыбался и кивал. Когда дозу успокоительного урезали до первоначальной, в голове прояснилось, и я решил, что надо выбираться. Вовсю изображал выздоровление и осознание ошибок. Терпел даже «Паулюса». Меня поздравляли с успехами, а потом объявили, что символическим завершением лечебного курса должна стать одна мелочь: уничтожение «этих гнусностей», то есть моих рисунков.
— В очередной раз поражаюсь проницательности Дик. Вы отказались?
— Не совсем. Повторю, я ещё не понял, что с рисованием покончено. Был уверен, что возьмусь за карандаш, как только переступлю порог своей квартиры. Но, хотя мотивы у меня часто повторялись, я никогда не рисовал одно и то же. Приходилось признать, что сожжённое будет утеряно навсегда. Я убеждал себя, что никому, кроме меня, эти картинки не нужны. Да я и сам обращался с ними небрежно: в годы учёбы засовывал в подкладку сумки, где они сминались и рвались, а после переселения в квартиру разбрасывал законченные работы по полу. И всё-таки что-то мешало мне поставить подпись. Я не мог смириться ни с уничтожением, ни с тем, что проведу остаток жизни под надзором медиков. Не мог решиться, не мог выбрать. Увещевания до меня больше не долетали: я видел открывающиеся рты, но не слышал речи. Меня занимала только дилемма в моей голове. Думаю, тогда я действительно потерял рассудок, потому что не помню следующих недель. Позже мне объясняли, что я часами пребывал в неподвижности, с остекленевшим взглядом, потом вскакивал, разговаривал сам с собой, бросался на стены, на медиков, кусался, чесался, раздирал кожу в кровь. Вероятно, всё это правда, потому что следы остались.
Пау засучил рукава и расстегнул три пуговицы на груди. Кампари не к месту заметил, что рубашка ему чудовищно велика. Усреднённые выкройки: Дик тоже жаловалась, что раньше штаны с неё либо падали, либо не прикрывали щиколоток. На смуглой коже неровной сеткой светлели шрамы.
— И вас не иммобилизовали?
— Не сразу. Полагаю, они наблюдали за моим поведением. Может, из научного интереса, может, сомневались: вдруг симулирую?
— Зачем?
