— Да, к делу. Вы наверняка помните, мой друг, пару лет назад при осаде Дюнкерка польские полки, которые проявили отвагу и военное искусство?
— Да, Ваше Преосвященство, безусловно, помню.
— И вы, вероятно, помните, что значительную часть этих полков составляли украинские козаки из восточных земель Речи Посполитой?
— Что-то припоминаю… Однако я никогда особенно не интересовался национальным составом этих войск. Я солдат, Ваше Преосвященство, и не знаю слов…
— Довольно, д’Артаньян, — воскликнул Мазарини, — от вас никто и не требует этого.
— Ваше Преосвященство! — д’Артаньян почтительно поклонился.
— Эти козаки, согласно донесениям принца Конде, проявили истинную отвагу.
— Да, Ваше Преосвященство.
— Не перебивайте меня, д’Артаньян.
— Слушаюсь, Ваше Преосвященство.
Кардинал яростно засопел, затем, сменив гнев на милость, украдкой улыбнулся: он знал, что за хитрец был этот гасконец, можно сказать, вполне под стать ему самому, итальянскому проходимцу.
— У этих козаков, — продолжил Мазарини, несколько успокоившись, — есть предводитель… Как же его имя…, — от напряжения его глаза чуть не вылезли из орбит.
— Э…, — попытался было что-то сказать д’Артаньян.
— Не перебивайте меня! — что есть мочи завопил Мазарини. — Вспомнил! Хмельницкий! Его зовут Хмельницкий, — лицо кардинала стало счастливым, как у ребенка, который, наконец, получил обещанный еще с самого утра десерт.
— Точно, Хмельницкий, — поддакнул гасконец.
Итальянец же только метнул в его сторону острый и обжигающий как молния взгляд, в котором, впрочем, можно было уловить, скорее, не гнев, а удовлетворение. Удовлетворение тем, что он выбрал для этого важного дела правильного человека — именно д’Артаньяна, а не кого-то другого. «Например, его друга, как же его имя… каналья, что за напасть такая сегодня, что он не может вспомнить ни одного имени…»
— Как доносят мои информаторы из Варшавы и других мест, этот Хмельницкий успешно ведет кампанию против польских королевских войск и вот-вот подойдет к столице. К польской столице, — пояснил кардинал, бросив быстрый взгляд в сторону офицера. Тот лишь кивнул головой, давая понять, что прекрасно все понял.
«Даже если он ничего сейчас не понимает, и все, что я ему рассказываю о европейской дипломатии, для него — что трактат Блаженного Августина, можно быть уверенным: этот гасконец обязательно во всем разберется, еще и даст сто очков вперед многим другим», подумал Мазарини, и это в очередной раз заставило его улыбнуться.
