С утра до ночи Хмельницкий пьянствовал либо с полковниками, либо в одиночку. Настроение его менялось беспрестанно — от веселости и ласковости до суровости и даже бешенства. Сегодня гетман бил поклоны в церкви и каялся, а завтра шел к ворожеям испрашивать свою судьбу. А после этого снова погружался в хмельной угар. Видимо, тяжкие думы одолевали Хмельницкого.
Так прошла неделя, может быть больше.
В один из дней по городу пронесся слух, что гетман пить перестал.
Вскоре на квартиру, где поселили мушкетеров, прибыл гонец с поручением доставить к гетману Богдану Хмельницкому французского посланника графа д’Артаньяна. Гасконец понимал, что Хмельницкий собирается сообщить ему то, ради чего он притащился в эту азиатскую глушь, да еще прихватил с собой друзей, ставших, по сути, во всей этой ситуации заложниками.
Д’Артаньян по-быстрому собрался и поспешил на аудиенцию.
Гетман был в хорошем расположении духа. От похмелья не осталось и следа, Хмельницкий был бодр и весел.
— Помотал я вас, господин граф, и ваших людей, по Украине, — сказал он после приветствия.
Д’Артаньян молча поклонился. Это можно было истолковать таким образом, что он согласен со словами Хмельницкого, поскольку молчание часто является знаком согласия, но прямо это подтвердить француз никогда бы не решился.
— Для меня и моих друзей — большая честь оказаться в древней столице вашего государства, — сказал д’Артаньян после короткой паузы. Похоже, он понемногу стал осваивать азы искусства дипломатии.
— Да, велика слава Киева. Но сегодняшняя доля его ничтожна, — в голосе гетмана послышалась боль. Он продолжал говорить, глядя куда-то вдаль. — Верю я, настанет день, когда столичный град возродится в полной мере и станет еще краше и величественней, чем прежде.
Хмельницкий прохаживался по комнате, в руке у него была знакомая уже д’Артаньяну трубка, которой гетман время от времени попыхивал. Он остановился, повернулся к мушкетеру и, глянув на него в упор, сказал:
— Я пообещал дать ответ первому министру Франции, и я слово свое сдержу, — его глаза посверкивали.
Между тем, Хмельницкий не спешил продолжать свою речь, внимательно изучая гасконца.
— Что мне передать кардиналу Мазарини? — осторожно спросил д’Артаньян после затянувшейся паузы.
Гетман снова пристально смотрел на собеседника.
— Перемирие с Польшей скоро будет нарушено, — вымолвил он наконец. — Не важно, кто его нарушит первым — мы или поляки. Главное, что война возобновится.
