— Шутник вы, Михаил Михайлович, — рассмеялся я. — Ведь если фашисты в дом санчасти не попадут, то в блиндаж-то как-нибудь закатят, не так ли? Не здесь надо строить штабные блиндажи.
— Нет, Андрей Сергеевич. С этим не могу согласиться, — категорически возразил начальник штаба. — Запомните, враг не дурак: развалины бомбить не будет! К тому же командный пункт мы скоро перенесем в другое место, разрешение на это сегодня получено.
Михаил Михайлович был на редкость упрям, и спорить с ним было бесполезно. На этом разговор наш и закончился. Гитлеровцы вскоре сделали еще один заход по деревне. Одна из бомб разворотила угол нашего дома. Со сменой КП пришлось поторопиться. С установлением связи мы перешли на новое место.
Блиндаж был небольшой, уютный, выложенный изнутри березовыми круглячками. Находился он на небольшом возвышении и так, что, стоя на его крыше, можно было в бинокль видеть отдельные участки переднего края. Иссеченный осколками, а местами совсем выбитый Пронинский лес уже не являлся большой помехой.
Фашистские пикировщики тем временем продолжали подходить. Было часов десять, когда после небольшой паузы пришла новая партия в тридцать самолетов. Вслед за ними появилась армада вдвое больше, а затем еще. Все они разгрузились над первой траншеей. Удары с воздуха чередовались с мощными артиллерийскими налетами. На какие-то минуты после массированного огня сделалось тихо, и снова появилась авиация врага...
Втрое возросшая сила бомбовых ударов и намного увеличившаяся плотность артиллерийско-минометного огня противника делали сегодняшний день каким-то необычным. Было совершенно очевидно, что фашисты свирепствовали неспроста. Многое говорило о том, что именно сегодня они решили во что бы то ни стало прорваться к Холму.
— Да, денек, Андрей Сергеевич! — протянул Михаил Михайлович, обозревая в бинокль бушующий передний край. — Что авиацию они бросили на нас чуть ли не со всего фронта — удивляться не приходится. Но что орудий и минометов они столько стянули сюда, вот это да! Да смотри, смотри... Опять идут самолеты.
Сколько самолетов участвовало в этом налете, мы не видели. Знали, что в несколько раз больше, чем до этого. Не успели они скрыться, как заговорили минометы врага. Еще проходит несколько минут — и к ним подключилась артиллерия...
После полудня снова стихло. Странно даже показалось. Пять минут назад все гремело и тряслось, и словно по мановению волшебной палочки сделалось тихо. Но так продолжалось недолго. У Михаила Михайловича состоялся «крупный разговор» со связистами. Он дал им всего десять минут на восстановление связи и через сплюснутый выход протиснулся наружу. Вид у него был помятый, шинель измазана, лицо как у трубочиста, темно-рыжие усы пропитались гарью. Совсем не изменились лишь его глубоко посаженные глаза. Они смотрели на меня довольно бодро, с его обычной невозмутимостью.
