Она взяла спицей вареник, вижу - скушала и опять подперлась. Но тут и на наш стол подали вареников шесть мисок, кривой казак засопел, заложил усы за уши и так затеснил меня, что за его спиной я так больше и не увидал красавицы.
Когда все разошлись, Иван позвал нас в горницу. Там сидел Кочубей на подушке, сосал трубку, отдувался.
- Вы,- спросил он,- в Киеве недолго задержитесь? Оттуда прямо домой?
-- К жнитву надо быть домой,- отвечал Никанор.
- В Москву заходить не будете?
- Нет, в Москву нам заходить большой крюк.
- Ну, ну,- и полез Кочубей в шаровары,- вот, отец, отнесешь в монастырь два рубля - жертва, а это тебе ефимок, а это товарищу твоему,- и подает мне семь алтын.
Мы благодарить стали, кланяться. Вошла Любовь, тоже с дарами: по холсту нам польского полотна, да по два полотенца, да пирог большой на дорогу. Дары положила на стол. Мы опять благодарим. Она говорит:
- Переночуйте у нас, странные, у нас хат много. Завтра обедню отстоите, пойдете.
А Кочубей все трубку сосет шибко и поглядывает на нас. Потом взял ковер с лавки и прикрыл дары на столе. И нас отпустили.
Тот же Иван отвел нас в пустую хату. Никанор сейчас же заснул, а я не могу. На дворе голоса слышны, смех, песни поют.
Поворочался я под армяком,- тоска, сердце стучит, и вышел, будто по своему делу, из избы на волю. Ночь светлая; у конюшни в траве лежат парни. Один поднялся и побрел, бегом побежал, гляжу-за деревьями девичья рубашка белеется, он - туда, и сели в траву. А мне-то что же делать? Подошел к парням, они спрашивают:
- Что, москаль, не спишь, или блохи заели? - и смеются.
Потоптался около них, побрел к воротам; на лавке сидит казак и с ним женка, та, что нам ужинать собирала. Обернулись ко мне - зубы скалят. Обошел кругом весь двор,- где что зашуршит - так и вздрагиваю, дрожь пробирает. Что за напасть!
Дошел я до церкви, сел на паперти на каменных ступенях и гляжу. Месяц высоко стоит над садом. Все кущи в росе, все кущи темные, пышные. На высоких тополях листы блестят. И тихо, так тихо - слышно, как на реке Семи ухают лягушки.
И во мне,- в душе ли, или, прямо говоря, вот здесь, где дыхание,музыка началась. Будто слышу я - пение множества голосов и слышу колокольный голос, веселый и частый, и хор то покрывает его, то отходит. Слушаю, и сладко мне, и слезы душат.
И будто пение слышу я из храма. Обернулся - на двери висит большой замок. А что, если это ангелы, как Никанор мне сказывал, заутреню служат?
