Но мне за последние тысячелетия слишком надоели войны — домашние и мировые, мудрые и глупые, — поэтому я увожу разговор в более приятное и привычное для меня русло.
— Давай выберем цветы для букета.
Афина улыбается, машет рукой.
— Нет уж, тут ты сама как-нибудь. Я совсем ничего не смыслю в цветах, хоть и росла с тобой.
Я киваю, соглашаясь, и выкладываю на стол карточки:
— Узамбарские фиалки, ветки оливы, цветущий мирт и его ягоды, хамелауциум.
— Лилии, — неожиданно добавляет она, вытаскивая карточку из стопки.
Действительно, белые лилии — символ чистоты и девственности — ей подойдут.
— Эдельвейсы, — добавляю я ещё одну картинку.
И вижу — её глаза загораются тихой радостью. Ещё бы — эдельвейс, цветок мужества и стойкости — не зря зовут прометеевым. Ведь он растёт высоко в горах, куда добираются только самые смелые и отчаянные. Говорят, этот цветок вырос из капель прометеевой крови. Светлая и прекрасная звезда, которая манит людей, зовёт совершать подвиги, будоражит ум. Тею определенно будет приятно.
— Добавим крупноцветковый барвинок и листья дуба, можно и немного желудей. И цинерарию — для серебристой нежности.
Символ житейской мудрости тоже будет кстати в букете Афины.
Та с одобрением смотрит на разложенные перед ней изображения цветов.
— Это определённо будет самый красивый букет невесты. Спасибо, Кора.
Она тянется через стол и целует меня в щёку.
Тут открывается дверь, тихо звякая привязанным к ней колокольчиком, вскидывается официантка, бармен отрывает взгляд от экрана айфона, я проливаю кофе прямо на фотографии растений…
На пороге маленького городского кафе, блистая державной красотой, стоит сама Гера. В ярко-красном лёгком пальто, строгом бело-песочном брючном костюме. Темные, с золотым отливом, волосы собраны в высокую причёску.
Величественным шагом царицы мира она направляется к нам, игнорируя кидающуюся к ней официантку с меню.
Присаживается на свободный стул — прямая, гордая, совершенная. Даже пролитый мной кофе мгновенно высыхает, не смея при ней марать белизну скатерти.
А я поспешно отвожу взгляд, чтобы ненароком не встретиться с её глазами, и не прочесть в них то, чего не следует знать посторонним о великой богине, — обречённую усталость сломленной женщины.
— Без меня хотели всё устроить, — пеняет она, впрочем, беззлобно. — Не боишься прогневить покровительницу семейного счастья, а, Афина?
Афина только усмехается: кто бы говорил о семейном счастье? что ты о нём знаешь?
