Я знаю…
* * *
…утро серое, как глаза Афины.
— Пасмурно, — говорит она.
— Осень… — пожимаю плечами. Смотрю на неё — подругу юности[2], вечно молодую мудрость и войну, чуть усталую и печальную. — Значит, отцу не скажешь?
В утреннем кафе пусто. У барной стойки, уткнувшись в айфон, сидит юноша-бармен, рядом — скучает ярко накрашенная официантка, пытаясь заглянуть ему через плечо. Тихо гудят лампы дневного света. Слишком тусклые однако, чтобы разогнать полумрак, в котором — тонконогими оленятами — маячат столики и стулья.
— Нет, — говорит Афина и качает чашечку густого кофе тонкими, но сильными пальцами. — Мы не хотим свадьбу. Тей говорит: только вечер, для самых близких…
Тей у неё мудрый и вещий, всегда был таким, за то Зевс его и недолюбливал. А их союз уж точно не одобрит. Значит, свадьба рискует превратиться в побоище. Правильно, лучше вот так, тихо. Только близких… Интересно, кто они?
Она отвечает на незаданный вопрос:
— Позовём тебя с Аидом, Афродиту с Гефестом — без них никак. Друг Тея же. Пару ребят-учёных из отдела ядерной физики.
— Смертных?
— Да, смертных, — она гордо вскидывает голову. — Ты что-то имеешь против?
— Я — нет, — заверяю искренне, — а вот Афродита будет кривить губы.
— Или строить им глазки, — невесело и немного устало улыбается Афина, — но я думаю, мы все вместе как-нибудь с этим справимся.
Хорошо, согласно киваю и вспоминаю ещё одну подругу юности:
— А Артемиду?
Афина отрицательно мотает головой:
— Она не простит. Я ведь предаю ваш обет.
В этом веке — сумасшедшем, вечно спешащем и вечно опаздывающем, веке мнимых свобод и неисполняемых правил — Артемида нашла себя. Здесь она активно возглавляла феминистские организации, проводила феминистские конференции и устраивала феминистские шествия. Сумасшедший век, где женщины идут войной на мужчин, забывая, что между ними может быть только одна война — на ложе любви. Меня Артемида простила — более-менее. В конце концов — похищение, принуждение, ты не виновата. Афине будет сложнее. Даже то, что она давала пресловутый обет, чтобы сохранить верность своему единственному, станет слабым оправданием.
— Но ведь ей всё равно придётся сказать.
Афина устало соглашается:
— Конечно, придётся. Если узнает сама — будет хуже. А так…
Она не договаривает, но я понимаю: глаза в глаза, держа за руки старинную подругу, рассказывать будет легче, и, может статься, та даже поймёт. Афина не зря — мудрость: иногда проще сказать правду, пусть болезненную, прямо в лицо, чтобы не дать разгореться войне.
