Известно, что эта философия истории перешла к нам из заграницы, хотя в настоящее время и за границей слава ее совершенно угасла, и она превратилась в почти исключительное достояние немцев. А из этого глубокого сродства ее с заграницей следует также, что эта наша философия истории может столь всецело понимать устремления заграницы (которая, даже если не высказывает уже столь часто, как прежде, это воззрение на историю, делает еще более того, ибо действует согласно ему и вновь готовит наступление золотого века) и даже пророчески предуказывать им дальнейший путь, и взирать на них со столь искренним восхищением, каким не может похвалиться человек, мыслящий по-немецки. Да и как же он мог бы восхищаться ими? Золотой век, в каком бы то ни было отношении, есть для него признак ограниченности и мертвенности. Пусть золото, думает он, самое благородное, что скрывается в недрах умершей земли, но вещество живого духа пребывает выше солнца, выше всех солнц, и именно в нем их источник. История, а с ней и человеческий род, развивается для него не по таинственному и чудесному закону круговорота, он полагает, что настоящий и справедливый человек делает ее сам, не просто повторяя нечто уже бывшее прежде, но творя во времени нечто совершенно новое. Поэтому он никогда не ожидает простого повторения, а если оно все же случится, слово в слово так, как написано в древней книге, он, по крайней мере, не испытывает восхищения.
Подобным же образом мертвящий дух заграницы неосознанно для нас самих распространяется на все прочие наши научные воззрения, о которых здесь будет, вероятно, достаточно напомнить приведенные мною выше примеры; причем это происходит так потому, что мы именно теперь перерабатываем на свой лад побуждения, которые получили прежде от заграницы, и проходим подобное промежуточное состояние. Я привел эти примеры, потому что этого требовало существо дела; между прочим, также и для того, чтобы никто не думал, будто может оспаривать мои утверждения, делая умозаключения из указанных мною принципов. Эти принципы не только не остались нам неизвестны, и мы не только способны возвыситься умом до высоты этих принципов, но мы довольно неплохо их знаем и, будь у нас только в избытке времени, мы могли бы, может быть, развить во всей последовательности и предпосылки, и следствия из этих принципов; но мы только с самого же начала отбрасываем их прочь, а с ними и все, что из них следует, а этого в нашем традиционном способе мышления гораздо больше, чем могло бы показаться на поверхностный взгляд.
