Нет, порядочные, серьезные, степенные немецкие мужи и земляки, да не коснется подобное неразумие нашего духа, а подобное осквернение – нашего языка. Образованного для выражения истины! Предоставим загранице ликовать и изумляться при виде всякого нового явления; составлять себе новое мерило величия людей и дел в каждом новом десятилетии; и, в похвалу людям, изрекать богохульства. Пусть наше мерило величия останется прежним: пусть великим будет для нас лишь то, что способно воспринять идеи, которые всегда приносят народам только счастье, и вдохновляется ими; судить же о величии людей, живущих ныне, предоставим нашим потомкам!52
* * *
Четырнадцатая речь
Заключение целого
Речи, которые я сегодня завершаю, обращали свой громкий голос, конечно, прежде всего к Вам, но они имели в виду всю немецкую нацию, и в своем намерении собирали вокруг себя в том зале, где зримо пребывали Вы, всех, кто способен был бы понять их на всем пространстве, где звучит немецкая речь. Если бы удалось мне заронить в чье-нибудь сердце, бившееся здесь предо мною, искру, которая бы пылала в нем и ожила, то я никак не желал бы, чтобы они остались одни и одиноки, но я хотел бы собрать и соединить с их настроением и решением подобные им настроения и решения по всей нашей общей земле, чтобы по всему нашему отечеству, до самых дальних его пределов, возгорелось из этого средоточия одно-единственное текучее и слитное пламя патриотического образа мысли. Эти речи предназначали себя в этой эпохе не для того, чтобы послужить времяпрепровождением для праздных ушей и глаз, но я хочу знать, наконец, – и пусть узнает это вместе со мною каждый, кто думает так же, – есть ли и вне нас что-нибудь родственное нашему образу мысли. Каждый немец, который все еще верит, что он есть звено одной нации, который знает ее величие и благородство, надеется на нее, рискует, терпит и страдает для нее, должен наконец избавиться от нетвердости этой своей веры; он должен ясно видеть, прав ли он в этой вере или он только глупец и мечтатель; он должен отныне или продолжать свой путь с уверенным и радостным сознанием своей правоты, или с бодрой решимостью отказаться от всякого земного отечества, и утешать себя только верой в небесное отечество. К ним, не как к тем или иным частным лицам в нашей обыденной и ограниченной жизни, но как к представителям нации, а через посредство их органов слуха – ко всей нации, эти речи взывают так:
Столетия канули в Лету с тех пор, как вас в последний раз созывали всех вместе, как сегодня; в таком множестве; по столь великому, столь насущному, столь общему для всех вас делу; столь безусловно как нацию и как немцев. И никогда впоследствии к вам не станут обращаться вновь таким же образом. Если вы не прислушаетесь и уйдете в себя, если вы позволите этим речам пройти мимо вас, как пустому раздражению слуха, или как какой-то редкостной диковине, то ни один человек не станет более полагаться на вас. Услышьте, наконец, хоть теперь; одумайтесь, наконец, хоть теперь. Не сходите на этот раз с места, не приняв в самих себе твердого решения; и пусть каждый, кто слышит этот голос, примет это решение в самом себе и для себя самого, как если бы он был один на свете, и должен был делать все в одиночестве. Если только довольное множество людей станет думать так, то явится великое целое, слитое в одну тесно сплоченную силу. Если же каждый, сделав исключение для себя самого, понадеется на других, и предоставит другим решать это дело; то никаких других для него не будет вовсе, и все вместе взятые останутся такими же, как были прежде. – Примите же немедленно это решение. Не говорите: «дай нам еще немного отдохнуть, еще немного поспать и помечтать, пока улучшение не придет к нам само собою». Само собою оно не придет никогда. Кто, упустив вчерашний день, который был бы намного удобнее, чтобы прийти в чувство, не в силах желать этого даже сегодня, тот завтра сумеет сделать это еще того меньше. Всякое промедление только делает нас еще ленивее, только еще глубже усыпляет нас в любезной привычке к нашему жалкому состоянию. Да и внешние поводы к тому, чтобы нация наконец опомнилась, едва ли будут когда-нибудь сильнее и насущнее. Кого не побуждает к этому наша современность, тот наверняка утратил всякое человеческое чувство. – Мы призываем вас принять последнее и твердое решение и постановление; отнюдь не к тому, чтобы отдать приказ, поручение, или предъявить требование другим, но предъявить такое требование самим себе. Вы должны принять решение, которое каждый из вас может исполнить только сам, собственной своей персоной. При этом недостаточно лишь праздного намерения, этого желания захотеть когда-нибудь впоследствии, этого косного довольства тем, что, если мы когда-нибудь сами собою станем лучше, нам придется-де только принять это и покориться судьбе; но от вас требуется такое решение, которое то же время непосредственно есть жизнь и внутреннее деяние, и которое живет и правит нами, не колеблясь и не охладевая, пока не приблизится к цели.
