Пусть же решимся мы, наконец, ясно увидеть и всю ненавистную суть, все неразумие той мечты о всемирной монархии, которую начинают предлагать теперь публике для поклонения, вместо идеи равновесия, которая с некоторых пор начинает казаться все менее правдоподобной! Духовная природа могла явить нам сущность человечества лишь в беспредельном многообразии оттенков индивидуального, и вообще в индивидуальности в общем и целом, в отдельных народах. Только когда каждый из этих народов, будучи предоставлен самому себе, развивается и оформляется в согласии со своей собственной особостью (Eigenheit), а в каждом из этих народов каждый индивид развивается в согласии как с этой общенародной, так и со своей частной особостью и в самом себе, явление Божества выступает в своем подлинном зеркале именно таким, как должно; и только тот, кто или не имеет ни малейшего представления о закономерности и о божественном порядке, или кто закоренелый враг этого порядка, только тот может осмелиться самочинно вмешаться в действие этого высшего закона духовного мира. Только в незримых и недоступных их собственному взору своеобразных чертах наций, – в том самом, что связывает их с источником изначальной жизни, заключен залог их нынешнего и будущего достоинства, их добродетели, их заслуги; если смешавшись или слившись с другими, народы притупят в себе эти особенные черты, то от этой плоскости произойдет отделение их от духовной природы, а от этого – слияние всех наций, после чего все их равно и все вместе ждет неминуемая погибель. Верить ли нам тем писателям, которые утешают нас во всех наших бедах надеждой на то, что зато всем нам предстоит стать подданными начинающейся ныне новой всемирной монархии, – когда они уверяют, что кто-то затем только решил до такой степени раздробить все зачатки человеческого в человеке, чтобы силой придать хоть какую-то форму растекающемуся тесту; и что еще возможна в нашу эпоху подобная грубость и враждебность ко всему роду человеческому? Или, если даже мы решимся поверить для начала в это совершенно невероятное утверждение: какое же орудие позволит, далее, осуществить такой план; что это за народ может, при нынешнем состоянии образованности в Европе, покорить мир для какого бы то ни было нового всемирного монарха? Вот уже несколько веков прошло с тех пор, как народы Европы перестали быть дикарями и радостно предаваться разрушению ради самого разрушения. Все ищут окончательного мира, после войны; покоя, после напряженных трудов, порядка, после мятежей. И все хотят увенчать свой жизненный путь мирной и тихой жизнью в кругу семьи. Какое-то время, пусть даже только воображаемая, национальная выгода может воодушевлять их к войне; но если повод к ней будет одинаковым образом повторяться снова и снова – исчезнут мечты о выгоде, и та сила одержимости и азарта, которую она вселяла прежде; вернется с прежней силой желание спокойствия и порядка, и встанет вопрос: ради какой же цели я делаю и терплю все это? Покорителю мира наших дней пришлось бы сперва искоренить в народах все эти чувства, и обдуманным искусством внедрить народ дикарей в эту эпоху, которая по самой природе своей не может дать такого народа. Но более того. Если только человеку дадут возможность хоть несколько успокоиться, то глазам того, кто с юных лет привык к образованному возделыванию земель, к благосостоянию и порядку, приятно видеть все это повсюду, где он это встречает, ибо это зрелище составляет предмет и его собственного, никогда вполне не искоренимого стремления, и ему самому бывает больно, разрушать этот порядок. Придется найти противовес и этому благоволению, столь глубоко запечатлевшемуся ныне в душе общественного человека, и этой его печали при виде бедствий, которые воин причиняет завоеванным странам. А этому нет иного противовеса, кроме страсти к грабежу. Если господствующим побуждением воина станет накопить поболее сокровищ, если он привыкнет, опустошая цветущие некогда страны, не думать ни о чем, кроме того, что лично он может получить среди общей нищеты, то нужно ожидать, что чувства сострадания и жалости умолкнут в нем. Стало быть, кроме варварской грубости, покоритель мира должен будет воспитывать в своих воинах еще и страсть к грабежу; ему придется не наказывать вымогателей, но даже поощрять их. Должен будет совершенно исчезнуть тот позор, который естественно сопровождает это занятие, разбой будет считаться почетным знаком утонченного ума, великим и славным деянием, и за него станут отныне раздавать всевозможные почести и чины. Где же в новой Европе столь бесчестная нация, чтобы с ней можно было обойтись подобным образом? Или предположите даже, что ему удалось и это переобразование своего народа, но ведь теперь именно это его средство не позволит ему достигнуть своей цели. Такой народ видит отныне в завоеванных землях, людях и изделиях искусства не более чем только средство для того, чтобы в величайшей спешке делать деньги, дабы идти дальше и там опять-таки делать деньги; он быстро вымогает у них все, что умеет, и бросает то, из чего выжал все соки, на произвол судьбы; он рубит дерево, плоды которого хочет достать; кто действует с такими орудиями, тот понапрасну станет упражнять на них все свое искусство совращения, убеждения и обмана; они могут вводить в заблуждение только издали, но как только их увидят вблизи, даже самый бессмысленный тупица сразу же заметит их животную грубость и бесстыдную и наглую хищность, и тогда очевидно для каждого человека обнаружится их презрение ко всему роду человеческому. С такими людьми можно разграбить землю, растереть ее в тупой хаос однообразия, но нельзя учредить на ней стройный порядок всемирной монархии.
