Так и немецкая нация, объединенная вполне достаточно общим языком и образом мысли, и достаточно строго отделяясь от других народов, помещалась в центре Европы, подобно валу, разделяющему несродные друг другу племена, – достаточно храбрая и многочисленная, чтобы защитить свои границы от любого покушения иноземцев, предоставленная своей собственной судьбе и мало расположенная проявлять интерес к соседним народностям, вмешиваться в их дела и тревожить их, возбуждая в них этим враждебное к себе отношение. Ее счастливая судьба уберегла ее от непосредственного участия в грабеже других миров; от этого события, которое более, чем какое-нибудь другое, послужило основой образу развития мировой истории в новое время, судьбам народов, и немалой части их мнений и понятий. Только начиная с этого события, христианская Европа, бывшая до тех пор, и сама того отчетливо не сознавая, единой, и выступавшая как единство в общих своих предприятиях, разделилась на множество обособленных частей; только начиная с этого события, взору всех предстала добыча, для всех общая, которую каждый одинаково желал получить сам, потому что мог одинаковым образом употребить ее, и которую каждый с ревнивой завистью видел в руках другого; только теперь явилась причина для тайной вражды и воинственности всех против всех. К тому же только теперь присоединение народов, в том числе, и иного происхождения и языка, посредством завоевания или, если завоевание было невозможно, посредством коалиции, и присвоение себе сил этих народов стало выгодно народам. Народ, неизменно следующий закону природы, если населяемые им земли станут слишком тесны для него, может желать расширить их, завоевав соседние земли, чтобы получить больше простора для себя, и в таком случае он изгонит с этих земель их прежних обитателей; он может пожелать сменить суровый и неплодородный край на области более мягкого и благословенного климата, и тогда он опять-таки прогонит оттуда их прежних обитателей; а если его тоже постигнет вырождение, он может предпринимать и просто разбойничьи набеги и, не желая себе ни самих земель, ни их обитателей, станет просто захватывать все, что может ему пригодиться, а затем снова оставлять опустошенные земли; он может, наконец, разделить между собою прежних обитателей завоеванной им земли, тоже как некую полезную вещь, сделав их рабами отдельных людей; но присоединять к себе чужую народность, такой, какова она есть, сделав ее составной частью своего государства, – от этого ему не будет ни малейшей выгоды, и он никогда не испытает даже искушения сделать подобное. Но если случится, что ему угодно будет отвоевать заманчивую общую добычу у равного ему по силам или даже сильнейшего соперника, – тогда уже он рассуждает иначе. Подходит ли нам впрочем побежденный народ, или нет, но по крайней мере его кулаки всегда сгодятся для борьбы с противником, которого мы собираемся ограбить, и мы будем рады каждому человеку, как прибавлению вооруженной силы нашего государства. Если же какому-нибудь мудрецу, который желал бы мира и спокойствия, вполне ясно открылись бы глаза на это положение вещей, то от чего бы он мог ожидать такого спокойствия? Конечно, не от естественного ограничения человеческой алчности сознанием того, что излишнее никому не приносит пользы; ибо налицо добыча, соблазнительная для всех; и так же точно не мог бы он ожидать желанного спокойствия от воли, которая сама себе положит границы, потому что среди таких людей, из которых каждый старается присвоить себе все, что только может, тот, кто станет себя ограничивать, непременно погибнет. Никто не желает уделить другому того, что сейчас принадлежит ему; каждый хочет украсть у другого его достояние, если только может. Если кто-то спокоен, то только потому, что он не считает себя достаточно сильным, чтобы затевать новый спор; и он наверняка затеет спор тут же, как только почувствует в себе необходимую для этого силу. Следовательно, единственное средство поддержания спокойствия – сделать так, чтобы никогда один человек не мог приобрести достаточно могущества для нарушения общего мира, и чтобы каждый знал, что у другой стороны есть столько же сил для сопротивления, сколько у него самого сил для нападения; создать, таким образом, равновесие и противовес совокупной мощи, которое бы единственно сохраняло, по исчезновении всех других средств, наличное имущество каждого и общее спокойствие всех. А значит, известная система равновесия мощи государств в Европе предполагает два эти условия: во-первых, разбой, на который никто не имеет единоличного права, но которого одинаково жаждут все, и во-вторых, всеобщую, постоянно обнаруживающуюся в действии, страсть всех и каждого к разбою; а при этих условиях подобное равновесие будет, конечно же, единственным средством поддержания спокойствия, если бы только удалось найти второе средство для установления этого равновесия и сделать эту пустую мысль осязаемой действительностью.
