И наконец, менее всего собирался я представить этими речами нашим немецким мастерам литературы и профессуры возможность поупражняться в разборе сочинений, чтобы они исправили мои речи, а я мог узнать от них при этом случае, чего можно от меня ожидать в будущем. В этом отношении мне также делали уже немало благих поучений и добрых советов, и уже сейчас должно было бы выясниться, можно ли вообще надеяться на мое исправление.
Нет, мое намерение заключалось прежде всего в том, чтобы из тучи вопросов и изысканий, и из толпы противоречивых мнений об этих вопросах, в которой метались до сих пор образованные люди в нашем обществе, привести столько людей, сколько сумею, к одной точке, где бы они могли устоять перед самими собою, и притом к точке, которая нам ближе всего, – к нашим собственных общим задачам; привести их в этой общей точке к твердому мнению, которое осталось бы отныне непоколебимо, и к ясности, с которой бы они действительно могли ориентироваться в жизни; соединить их единодушной мыслью по крайней мере в этом одном, о скольких бы других вещах они ни спорили между собою, – и таким образом наконец восстановить в них ту основную черту настоящего немца, что он ценит саму возможность составить себе мнение о немецких делах; а того, кто не желает ничего слышать и думать об этом предмете, мы могли бы отныне считать с полным правом посторонним для нас человеком.
Создание подобного твердого мнения, и соединение и взаимное понимание многих об этом предмете, будучи и непосредственно спасением нашего характера из теперешней, недостойной нас самих, расплывчатости, станет также мощным средством для достижения нашей главной цели – для введения немецкого национального воспитания. Потому в особенности, что мы сами, и каждый по себе, и все вместе, никогда не знали согласия, хотели сегодня того, а завтра – другого, и каждый, в неясном шуме голосов, знай кричал только что-то свое и непохожее, – все наши правительства (которые, правда прислушивались к нашим голосам, и часто даже более, чем бы следовало) были так же точно сбиты с толку и без конца колебались в решениях, как и наши мнения. Если наконец наши общие дела должны пойти вперед твердо и уверенно, то что же мешает нам начать хотя бы с себя самих и показать в самих себе пример решительности и твердости? Пусть только мы услышим однажды согласное и неизменное мнение, пусть только даст о себе знать решительная потребность, заявляющая о себе как всеобщая – та самая, предполагаемая нами потребность национального воспитания, – я убежден, правительства услышат нас, они помогут нам, если только мы обнаружим склонность к тому, чтобы нас призвали на помощь. По крайней мере, только тогда мы, в противном случае, будем вправе жаловаться на эти правительства; теперь же, когда наши правительства приблизительно таковы и есть, какими мы хотим, чтобы они были, жаловаться на них нам просто неприлично.
