Маша — пионервожатая, но она поняла свою задачу совсем неправильно. Она проводила время в пионерской комнате, несмотря на мороз (выбито стекло). Там у нее малышня рисовала на вольные темы и стремилась туда. Там у нее на шкафу сидела Лилька — зверек затравленный, прибывшая только что из Бурашева…
От Маши нужно было другое: во-первых, носить пионерский галстук, а она уперлась — ни в какую. Я им объясняю, что она совсем недавно была пионеркой, ей хочется быть взрослой, снять галстук, но эти простые слова непонятны учительскому коллективу. «А зачем вы ходите в длинных юбках, что вы хотите этим сказать, как сектанты какие-то… Сейчас вообще женщины носят мини». Мы не хотели носить мини, капризничали как дети.
Кое-как перевалили «Пионеров-героев». Мой класс нарисовал сто штук эмблем: «Бабушки в платочках» — так называли Кефирову композицию. Маша должна была проводить «тематические сборы по классам», «общешкольную линейку» — строить, командовать командирским голосом, отдавать салют (без галстука?! в длинной юбке?!).
Ну а что я себе позволяла… Мы ходили в лыжные походы (интернат удивился, обнаружив лыжи у себя на складе). Делали привал в избушке на холме, где уже не стояла баба с козлятами под юбкой. Топили печку, варили гороховую кашу. Интернат нам дал горох и маргарин, хлеб, сахарный песок (по бухгалтерии проводили неделю).
В повара выдвинулся Пончик (запомни, читатель!).
Другие классы сидели перед общим телевизором, одурело глядя на бегущую по экрану волну — телевизор всю зиму был сломан, а воспитательницы стояли, подперев бюст руками, и смотрели на воспитанников сверху.
Мы печатали у нас дома фотографии, которые я делала в походе. Ведь каждому надо было взглянуть на свой портрет, он не знал своего лица. Разве что в лужу поглядеться? Кроме того, пили дома чай и сидели не за столом, а кто где примостился, хотя Аллигатор всегда говорит, что «культурные люди пьют чай и кушают за столом». В конце концов интернат выдохся давать мне лыжи, горох, лошадей с санями для дет-ских забав.
Мы стали ходить пешком. Когда шли по лесной дороге в темноте, народец мой жался ко мне поближе. Особенно Жан — цыганский акселерат, он пробивался к центру, прямо к моему боку и орал дурным голосом: «У юнги Билли выбиты все зубы…» Пели нестройно, но можно было не стараться, Жан заглушал всех. Они боялись темноты, волков и всего мира.
Из этих походов мы опаздывали к ужину — в результате было запрещено посещение частных домов, использование казенных лыж, получение продуктов, выходы за пределы деревни и обтирание снегом до пояса.
