Мать и та, что породила,
Мать и та, что грудь дала.
Две основы, два крыла.
Так, для мира — все равно
Те, что вперве появились,
Те, что вслед прийти решились —
Молоко из всех — одно,
И обоими одна
Движет жизненная сила:
Жизнь двоим — одна дана,
Все их в жизни примирило.
Жажда жизни — сила страсти,
Право млека — право счастья.
(Осознал ли этот ребенок, эта Ј, какую истину сказала?)
Из моего дневника
Я вела переговоры с колхозом о том, чтобы заменить корову (при продаже председатель обещал…). Ходила сама и с Дочерью по весенним дорогам. Ветеринар, бригадир и председатель гоняли нас по треугольнику и всегда ссылались друг на друга. Корова привыкла ходить, шла со мной без веревки, как подруга. Мы отщипывали с ней от одной горбушки. Однажды мы встретили на дороге машину, где сидели все трое (везли опасных преступников на центральную усадьбу). Они остановились и, налившись красной краской, начали нас костерить. Я им говорю: «Вот она хочет вступить в акционерное общество им. Кирова». Тут корова подошла и просунула голову в кабину. А с морды у нее как раз весенняя слюна висела до земли. Они от нее уклоняются, свирепеют: «Свезем ее на мясокомбинат живым весом, и покупайте тогда новую корову». «Ну спасибо», — говорю. Махнули мы копытом. Стало ясно, что надо расстаться с мечтами и идти домой. Мы вернулись. Там сидели дети без хлеба и без обеда. Строители кротко работали на голодный желудок, но в конце концов один выступил с речью о бесчеловечном отношении интернатских ребят к людям и человечном к животным. «Подожди, Вовка, когда-нибудь они и об нас вспомнят!» Все интернатские тискали своих щенят и козлят и забывали дежурства по кухне. Я не зря пишу о домашних животных так много. Это ВАЖНО.
Ходила я в соседнюю деревню смотреть корову у Колорадского жука (такое имя дала ему деревня). Колорадский жук даже варёным яйцом угостил — расщедрился! Продаёт свою, старую, трехсисую корову за 500 000! А рог у нее растет один вверх, другой вниз, вымя кривое. Тьфу! Провела у него зазря два с половиной часа. Он мне рассказал, как напротив его дома Лёшку Чапая зарубил топором Славка Андреев — мальчик из интерната, знакомый мне. «Завчера. И ряка крови, а личности нет нисколь, вся топором срублена». Хотилицы всегда припасали что-нибудь эдакое из новостей. И ни разу не видела я у рассказчиков ни удивления, ни сожаления (а поубивали и поубивались ого сколько! Уже на моей памяти…). За эту зиму вымерли все мастера в Хотилицах — плотники, столяры, печники. Остался один Афанасич — опойка, но он потерял способность к работе и совести.
