Были и такие собрания, на которых все по очереди каялись в своих пороках. Настала моя очередь, и я покаялась чистосердечно. Но раздавались голоса: «Еще, еще». Я вспоминала еще и начинала уже привирать — присваивать себе чужие. Ну раз просили. Толя сказал: «Главная твоя беда — гордыня». Я поинтересовалась, в чем она, эта гордыня? — «В голосе твоем, как ты спросила». — «У нее и походка такая», — сказали участницы собрания. И еще Толя сказал: «Ты рассказываешь ребятам об эволюции. Это было не так!». Я: «Но почему же семь дней творения понимать буквально, Толя, там семижды семь глубин под каждым словом, Толя, ты посмотри сам, какая эволюция в Книге Бытия! Ты же биолог, Толя!..» — «Теперь ты слышала свой голос?» — спросил он тихо.
Гордыня — мой порок. Сообразуясь с ним, я продолжала заниматься с ребятами. Речь шла не о человеке и обезьянах, а о медведях, воробьях, лососях, пингвинах, кошках, собаках… Это были увлекательные рассказы, нравились им и мне.
Ребята были поселены в дальнем «Лукоморье» в детском лагере (находка индейской игры) под управлением молодого белокурого старейшины дяди Андрюши (всех взрослых ребята должны были звать дядями и тетями. С тех пор и до конца дней осталась я тетей Алёной). Я приплывала в детский лагерь на байдарке и вот в один из приездов начала было рассказ про медведей ли, про тюленей, как вдруг дошло до меня известие о том, что эти самые дети, чуть ли не в это же самое время надувают через соломинку лягушек и кидают в противника так, чтобы лягушка взорвалась! «Все, все, все! Я не приеду к вам больше ни разу! Я не хочу быть с вами в одной палатке! Я не хочу быть с вами знакомой!»
Пошла к лодке, оттолкнулась и стала выгребать из залива. Невиданная до тех пор туча серно-черного цвета нависла, как извергнутая из вулкана, навалилась на полнеба. Не успела я выйти на открытое пространство, стеганул дождь, сверкануло-треснуло и началось светопреставление. Мгновенно наплескало в лодку, я была по пояс в воде. Нос байдарки задрался над водой, его мотало, не хватало сил его удержать. Молнии ветвистыми жилами били в воду непрерывно, вода кипела. Я слепла, я не знала уже ничего — где верх, где низ. Я подумала о нечаянной гибели и была на нее согласна, но все-таки сообразила, что, развернувшись кормой вперед, не так мотаюсь и куда-то гребу, а главное, не вижу этих безумных сполохов, хотя их свет, казалось, сквозь затылок слепил глаза. Иногда за стеной дождя выступал какой-то берег, но было ясно, что если окажусь в воде, то не доплыву до него. Все равно.
