– Нет, не понимаю...
– Ой, Дина! Ну ты чего? Ну, трахает он её, что непонятного? Видела же, какое у него лицо было сегодня, когда он от неё вернулся? Я сразу как на него взглянула – всё поняла. И сама старуха так вдруг подобрела… Письмо мне без вопросов подписала. И сама вся такая вежливая стала, я чуть в обморок не грохнулась. Ты, Дин, сама подумай, с чего бы ей…
Дальше они, видимо, спустились ниже, и Елена Эдуардовна уже не могла разобрать ни слова. Да ей и не нужно было. И того, что услышала, хватило с лихвой.
Она привалилась к холодной стене, пытаясь взять себя в руки.
«Не сейчас, только не сейчас! Держись, забудь, потом… всё потом… Тебе надо ехать…»
К такому унижению она оказалась не готова. Лицо полыхало, будто ей прилюдно надавали пощёчин, оплевали, окатили помоями. Веки противно щипало, грудь сдавил тяжёлый ком, так что дышалось через силу.
Это, получается, её они называли старухой? Да она ведь младше той же Дины! Да и с Любой почти ровесница. Какая она им старуха?! За что они так? Сволочи! Гадкие сплетницы! Безмозглые куры! Она крепко зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы. Обида и боль колотились в горле, выжигали, точно кислота, внутренности. Слова продолжали нещадно стучать в ушах: старуха…, запала…, влюбилась…, трахает…, старуха, старуха, старуха…
Вдруг пронзил страх: а вдруг они и при нём её называют этим мерзким словом? О, нет! Только не это! Только не при нём!
– Елена Эдуардовна, вам плохо? – раздалось совсем рядом. Она открыла глаза – Людмила Михайловна. Смотрела на неё с неподдельной тревогой.
Елена Эдуардовна глубоко вдохнула, но выдохнула судорожно, словно с трудом, с болью, однако нашла в себе силы качнуть головой и ответила:
– Всё в порядке. Голова что-то закружилась.
– Давление, может? У вас лицо такое красное…
Она пожала плечами.
– Давайте поднимемся в приёмную, смерю… у меня и препараты есть.
– Спасибо, Людмила Михайловна, но мне нужно немедленно ехать в мэрию. Встреча чрезвычайно важная. И так опаздываю уже…
На негнущихся ногах она стала медленно спускаться по лестнице.
Настроение было настолько отвратительным, что даже предстоящий полёт её не так уж страшил. А летать на самолёте Елена Эдуардовна боялась всегда, хоть и очень искусно эту боязнь скрывала. Обычно она выпивала немного коньячку для расслабления, но всё равно до самой посадки едва дышала, сидя в кресле каменным изваянием.
Сейчас она, конечно, тоже нервничала, но лишь слегка. Хотя сто грамм она всё равно выпила перед полётом, по привычке.
