Андрюс не мог бы сказать, делает ли это его несчастным – нужды использовать изумруд не было совсем, и в жизни его семьи словно наступила какая-то ровная бесцветная полоса, когда вроде бы ничего худого не происходит, но и доброго мало. Андрюсу минуло уж семнадцать, мать начала поговаривать, что вот надо бы о женитьбе подумать, на что он пожимал плечами. Сколько не встречал он во Пскове красивых девок, иные и поглядывали на него полыхающими очами – после Гинтаре казались они ему унылыми, блёклыми, едва не бесполыми… Но что толку было вспоминать жаркую полуденную красу дива лесного – уж несколько лет от неё не было вестей.
Иева, четырьмя годами старше Андрюса, тоже была не пристроена. И хотя характером уродилась смирна, тиха, лицом пригожа, а не нашлось во Пскове жениха для девушки-иноверки. Подруг у неё не завелось; по праздникам сестра сидела дома, ухаживала за родителями, прибиралась – всё молча, покорно. И казалось, сама судьба ей уготовила остаться вековухой – молчаливой да работящей. От всего этого тайком плакала мать по ночам: двух детей потеряла, а двум оставшимся никак счастья нету, даром что живут тихо, спокойно, не голодны-оборваны.
Воротившись как-то домой, Андрюс ещё даже дверей не открыл, а уже понял: что-то дома неладно. Несколько лет «молчавший» изумруд, что он по привычке носил в кармане, вдруг не просто потеплел – стал горячее угля, так что Андрюс аж вскрикнул и выругался сквозь зубы. Он достал кольцо и обмер: камень из травянисто-зелёного превратился в алый, уж не изумрудом, а лалом смотрелся.
Андрюс надел перстень и почувствовал: даже золото разогрелось, а лишь только кольцо скользнуло на его палец – сомкнулось, словно влитое, будто нарочно подгоняли его на Андрюсовы возмужавшие, мозолистые руки! И так это было хорошо, что он едва не засмеялся от радости, но тут же снова насторожился. Просто так не стал бы перстень предупреждать – опасность, стало быть, или произошло что-то.
Из-за двери донёсся испуганный крик матушки, протестующий возглас, неразборчивые причитания, а потом резкий, глумливый хохот – вроде голос Иевы, а вроде и не её… Да и не стала бы тихая, послушная сестра вот так хохотать матери в лицо, если только в своём уме она! Или же кто-то к ним в дом в облике Иевы заявился?
Он толкнул дверь. Едва увидев Андрюса, мать с криком кинулась к нему и попыталась загородить собою… Но он осторожно отстранил матушку – его взгляд прикован был к сестре. Всегда смирная и почтительная Иева сидела, развалясь, в отцовском кресле и с бесстыдной ухмылкой глядела на них с матерью. Андрюс без слов вскинул руку – с перстня готовы были сорваться смертоносные искры…
