– А ты, – блеснув глазами, заговорил мальчик, – про меня ничего и не знаешь. А когда узнаешь – сам раздумаешь языком болтать.
Андрюс пожал плечами, хотя ему стало интересно. И ещё этот паренёк вызвал к себе уважение и сочувствие; пожалуй, ему приходилось сейчас не менее солоно, чем давеча Андрюсу.
– Накормил ты меня, денежку дал – спасибо. А откуда я, скажу, коли так хочешь знать: я – вот из них, из этих, – мальчик дёрнул головой в сторону рыжего Митьки, который дохлебал свои щи, сыто рыгнул, перекрестился и стал глядеть осоловелыми глазами на тлеющие огоньки в печи.
– Из которых, из этих? – переспросил Андрюс. Тягучие, мрачные песни соседей по столу действовали на него как-то одурманивающе. – Ты Митьки сын, что ли? Что же он тебя к столу не позвал?
– Не-а, не Митьки. Батяня мой там, на стене, вместе с другими стрельцами болтается. И два брата старших там же. А мамка с сестрёнкой, слышал я, с голоду померли недавно: их из дому выгнали, а в слободе им милостыню подавать боялись, как стрельцов казнили.
Андрюс расширенными глазами уставился на стрельцова сына.
– Ох ты, Господи! – только и выговорил он. – Да как же так… Как же ты теперь?!
Мальчик шмыгнул носом, однако глаза его были сухи, поблёскивали жёстко.
– Я когда с ними, стрельцами, в приказной темнице сидел – цепь снял, исхитрился, руки-то тонкие, – он покрутил посиневшими, ободранными запястьями. – А потом, как один стражник пошёл нужду малую справить, брат старший и говорит: беги, мол, Ивашка, мы стражника отвлечём. И затеяли они драку, понарошку – якобы доносчика промеж себя заприметили. Стражник вбежал, закричал-застучал на них, я и выскользнул незаметно; вижу – второй у крыльца стоит. Я – в сугроб, он прошёл мимо – не заметил, побежал узнавать, что там в избе за шум. Ну, я и дал дёру. А на следующее утро, слышал, батьку и братьев моих на розыск, на пытки повели, – Ивашка сжал губы.
– А за что их так? – спросил Андрюс. – Что они натворили?
– Ты не знаешь, что ли? А, ты ж навроде издалека… Ну, взбунтовались они против царя Петра – что жизнь у них хуже собачьей. Их после азовского похода в Москву не вернули, в тмутаракань загнали; а они и царя-то этого не хотели, а хотели правительницей царевну Софью. Вот и побили их царские войска. А кто выжил, те мёртвым позавидовали: их величество сами пытали да допрашивали, да так, что иноземные послы, говорят, кто видел – аж чувств лишались. Всю зиму пытали да казнили; да ещё Пётр велел развесить их на городской стене, чтоб кому прочему бунтовать неповадно было.
