Андрюс ушёл тогда и больше не появился в мастерской. А на следующий день всё открылось: вернулся отец, Степан Никитич, и обнаружил пропажу многих игрушек. С испугу Никита стал открещиваться даже ещё прежде, чем отец обвинил его в краже – этим себя и выдал. Батя пристально посмотрел ему в глаза, подумал, затем задал один-единственный вопрос: «Андрюс где?»
Тут бы Никите промолчать, пожав плечами, однако вчерашний ужас все ещё был слишком силён. Он истерически закричал, что это Андрюс, вор проклятый, украл их изделия, а теперь, вероятно, скрывается… И, должно быть, выглядел Никита при этом жалким и насмерть перепуганным: отец ещё раз оглядел его и направился к ученикам – допрашивать. Те же слишком невзлюбили хозяйского сына, чтобы выгораживать его: рассказали, как Никита Андрюса всё приваживал, другом звал, а потом стал приглашать его уходить куда-то из мастерской… Ну а затем отец коршуном налетел на оцепеневшего от страха сына, силой вывернул его карманы – нашёл деньги, и гораздо большие, чем стоили деревянные игрушки. Вены на лбу хозяина вздулись, он схватил было вожжи, замахнулся… Но заставил себя остановиться. Оттолкнул Никиту, сказал с горечью: «Сам непутёвый, так ещё и того… дурачка блаженного с пути сбил. Пошёл прочь с моих глаз! Ничего от меня больше не получишь».
Никита был рад ноги унести. Ночевать ему пришлось за сараями, но он и не собирался больше оставаться в мастерской и работать на отца. Наутро он явился к Серому, своему первому «наставнику», и объявил, что отец поймал его за руку и домой ему теперь нельзя…
* * *
Потом до Никиты долетел слух, что дела у отца плохи: тот крепко запил, начал пропивать, прогуливать бережно скопленные за несколько лет деньги. И характер его изменился – энергичный, жизнерадостный мастер сделался груб, мелочен, нетерпим; подмастерьев колотил почём зря, да и на разлюбезную свою тоже пытался руку поднимать. Та, гордячка, терпеть не стала, прогнала от себя Степана Никитича. Запил отец пуще прежнего, мастерскую продал, уехал – Никита узнал, что в новый город Питербурх.
* * *
Вот так остался он и без наследства отцовского, и без лихости да удачи… Так и не сумел вытравить из памяти свой давешний ужас, когда купец его избивал, а вот Андрюс, даром, что тих да смирен – не растерялся. Никита больше ни разу не смог решиться на настоящее «дело» – выскочить на дорогу, остановить лошадей, пригрозить кистенём или тесаком да избавить путника от денег, одежды, ценностей… Всё ему казалось, что вот сейчас налетят стражники, его схватят, свяжут, сведут в приказ; поэтому был он в шайке наблюдателем, кашеваром, бегал по поручениям… А когда приходилось им «успокаивать» чересчур отважных путешественников, на это и подавно духа не хватало. Разбойнички его заметно презирали, и Серый не ставил ни во что.
