Корчмин почесал затылок под париком. Н-да, удивительная история. Про потерю памяти он слышал, но чтобы вот так…
– Стало быть, что плотник – это помнишь, а кто, откуда – забыл? Ну-ну, вот ведь как оно бывает. Что, и как звать тебя, не знаешь?
– Ан… – начал новичок и осёкся.
– Чай, Андреем? – обрадованно подсказал инженер. – Видишь, вспомнил! А батьку твоего как?..
Новичок, названный Андреем, лишь покачал головой.
– Что же, могу я остаться работать здесь? Не пригожусь, так уйду.
Корчмин лишь удивлённо кивнул. Странный всё-таки этот Андрей. Кто, откуда – непонятно? Какого сословия – тоже; впрочем, он почему-то был уверен, что не крестьянин, не посадский и уж точно не из беглых. Поповского звания или, быть может, дворянин захудалый какой? Вот это вероятно. И где его родня, неужто круглый сирота?
– Родичи-то есть у тебя? – спросил Корчмин Андрея, но тот снова устало покачал головой: не знаю, мол.
– Ну, не знаешь, так ступай, Гаврила мой тебе покажет… Постой, а ты с кем приехал-то? Сколько уже здесь?
Андрей обернулся, слегка покачнувшись. Трепещущий огонёк свечи осветил его лицо; возможно, поэтому оно Корчмину показалось не просто утомлённым, а полностью обессиленным. Глаза запали, под ними обозначились чёрные круги, губы стали почти серыми. Странно, а в начале разговора выглядел обычно.
– Я с того берега… По броду перешёл. Есть брод… никто не знает, – его голос упал до шёпота.
– Что?! – изумлённо переспросил Корчмин. – Брод? Да ты не хвораешь ли? Эй, Гаврила!
– Чего изволишь, ваша милость? – подскочил денщик.
– Отведи этого… новичка в лазарет. Да скажи лекарю, ежели не протрезвеет сей же час да не займётся делом – завтра пятнадцать шпицрутенов получит! Сам прикажу, лично!
– Идём, парень, – обратился денщик к опиравшемуся о стену Андрею. – Эк тебя… И на что ж тебя сюда понесло?
– Завтра на работу выйду, – упрямо прошептал тот и вскинул прояснившиеся было глаза на Корчмина. – Сказал, буду, значит, буду.
– Ну-ну, иди, – проворчал тот.
Вот ещё подарочек навязался на его голову!
* * *
Лазарет находился в низком, длинном срубе рядом с баней. Хворых было немного, ибо попадать туда дозволялось либо со значительными увечьями, либо с лихорадкой, кровохарканьем или же желудочной хворью. Всё остальное считалось чепухой, лечения не заслуживающей.
Его уложили на покрытую сеном лежанку, укутали рогожей. Сквозь тяжёлую дрёму он слышал, как денщик Гаврила бранился с лекарем, обзывая того «свиньёй», затем дверь захлопнулась. Лекарь, кажется, подходил, мерил пульс, затем ему в рот влили какую-то жгучую жидкость… После этого неразборчивое бормотание стихло, дверь захлопнулась. Он с трудом приподнял тяжёлые веки: неподалёку спал солдатик со сломанной ногой, у печи трясся в ознобе пожилой капитан, по-видимому, попавший сюда надолго…
