– Тихон, где ты? – хотел позвать громко, а получился еле слышный шёпот.
Но друг не заставил себя ждать: тенью неслышно вынырнул откуда-то; на густой чёрной шерсти серебристые снежинки, лапы тоже в снегу… Значит там, снаружи, зима? Андрюс вдруг понял, что ужасно соскучился по настоящему снегу. Он сделал усилие, рванулся вперёд изо всех сил, и – едва не закричал от восторга!
Андрюс стоял на опушке незнакомого леса. Ковёр жёлтых и красных листьев покрывал тонкий слой первого робкого снега, а деревья были в инее. Поднималось неяркое, прохладное солнце, которое показалось ему просто ослепительным! А каким великолепным было голубое небо!
Не зима – поздняя осень, понял Андрюс. И тут он снова заметил, что его буквально трясёт от холода: он был одет в тонкую рубашку, даже телогрейки не носил, а от мороза отвык. Солнечный свет резал глаза, приученные к сумеркам, запахи и звуки настоящего леса показались ему слишком тяжёлыми и резкими… Андрюс постоял немного, пытаясь справиться с приступом головокружения, сделал шаг – и упал на колени. Дрожащей рукой он собрал немного снега, сунул в рот, но понял, что сделал это зря – его буквально вывернуло наизнанку…
– Эй, парень, ты чего? Али с лихими людьми повстречался? Тут, бывает, пошаливают… Кафтан, поди, сняли? Нутро отбили? Ну-кось, повернись-ка… Личность вроде в целости…
Сильные руки подняли его – Андрюс едва перебирал ногами, опираясь на плечо своего спасителя. Некий инстинкт подсказал ему спрятать изумруд в кулаке.
– А я тут ехал… Дорога, она – вон она, рядом, да по нужде отойти приспичило. Вижу: Матерь Божия! Лежит на опушке кто-то, никак убитый! А ты живёхонек. Ну-кось, ложись, вот я сеном тебя покрою… До города недалече, ты сам-то, чай, псковский иль нездешний какой?
– Псковский… Да… Спаси Бог, что подобрал меня, – с трудом выговорил Андрюс.
Он лежал, закутанный в сено, и чувствовал себя хуже некуда: знобило, всё тело болело так, точно его и впрямь избивали, дурнота не желала проходить. И всё же Андрюс не помнил себя от восторга, что увидит наконец родных, мастера Овсея Овсеича. И одновременно он умирал со страху, ведь за его долгое отсутствие могло случиться всё, что угодно. Сколько он не был дома? Год, два? Или, может быть, десять лет?
Сердобольный мужичок стегнул кургузую пегую лошадёнку, и та резво зацокала по подмёрзшей дороге.
