– Зачем ты так? – бормотал он, непроизвольно обнимая её. – Ну зачем?
Гинтаре прижималась к его груди, мочила ему рубашку горькими слезами. И лишь когда он с трудом убедил её, что уже не сердится, уже простил – она подняла глаза.
– Я тогда правду сказала: как увидела, так и полюбила, подумала: навек мой будешь! И не привыкла я сидеть-тосковать да дни считать, как ваши там… бабы да девки! Мне если люб, то так, чтобы всё сердце, всю душу мне отдавал!
– Да ведь я не олень, не волк, не зверь лесной, чтобы ласкаться да есть из твоих рук! Я – человек и любить только по-человечески могу. Я тебя любил бы, как умел, а теперь…
Гинтаре порывисто встала, слёзы высохли в её янтарных глазах, превратились в морозные искорки.
– Я могла бы приказать моему лесу никогда не выпускать тебя, навсегда бы остался здесь, покуда я желаю! Но я не буду утруждать себя да умолять о любви, которой нет! Я не полюбовница твоя, а царская дочь! Ступай, куда хочешь, нынче же!
Она отвернулась, плечи её вздрагивали.
Андрюс мягко развернул её к себе.
– Я и сейчас тебя люблю, ты не гневайся… Лучше тебя нет для меня и не будет! Я вернусь… Вернусь, как смогу, буду приходить, коли не прогонишь!
Он целовал её влажные ресницы, лоб, руки… Гинтаре не отталкивала его, но и не отвечала на ласки, – и Андрюс отпустил её, чтобы не делать ещё больнее.
– Я вернусь, если примешь. Клянусь, не забуду тебя, ни на кого не променяю!
Он низко поклонился напоследок; Гинтаре молча сунула ему в руки бузинную свирель. Андрюс ждал, не скажет ли она чего на прощание, – но так и не услышал ни слова.
– Прощай, – хрипло проговорил он. – Тихон!
Друг молчком запрыгнул ему на руки. Андрюс не сомневался, что Тихону был не по душе их уход из зачарованного леса, и был благодарен, что он последовал за ним без колебаний.
– Идём, Тихон, – твёрдо сказал он.
На миг показалось, что весь окружающий мир дрогнул и стал плавиться, точно горящая свеча, но это ощущение тут же исчезло. Андрюс увидел перед собой какие-то буйные заросли, принялся раздвигать их руками, продираясь вперёд. Это заняло много времени, он чувствовал себя так, словно колючий кустарник и тугие ветки нарочно хотят задержать его, расцарапать, уколоть побольнее. Вокруг холодало; Андрюс привык к постоянному теплу в их лесу, теперь он стучал зубами в своей лёгкой одежде, но шёл и шёл вперёд. Приходилось нагибаться, иногда ползти, он ободрал себе колени, локти, перепачкался в чёрной земле. Казалось, ещё чуть-чуть, и он застрянет здесь навсегда, опутанный этими проклятыми колючими ветками.
