Но храмовники судьбу не торопили. Они терпеливо ухаживали за мной — каждый день меняли простыни, испачканные сукровицей, сочившейся из трещин на коже, таскали, пардон, горшки, умывали, обтирали, кормили с ложечки и поили своим настоем. Я была лежачей больной, в полном смысле этого слова. Со временем раны на коже затянулись и как-то незаметно прошли внутренние боли. Оставалась сильная слабость, от которой я долгое время почти не могла шевелиться, и ещё мучили жестокие судороги. Но постепенно прекратились и они, хотя слабость всё не отступала. А потом стали чесаться дёсны и на них явственно проступили бугорки, которые я постоянно ощупывала языком, боясь поверить самой себе, что у меня режутся зубы. В то время я совершенно иррационально не желала размышлять о невозможности такого события, а просто тихо и бессильно радовалась. А потом и волосы на голове стали отрастать, хоть и в виде пушка. Ощупывая свою многострадальную, практически лысую голову я порой думала: "Счастье, что я не встретила на своём пути здесь ни одного зеркала".
Может быть, я и выздоровела бы окончательно в том месте, но примерно через месяц случилась неприятность — кажется в городке ожидали инспекцию высокого столичного начальства. В лазарете по этому поводу срочно произвели ревизию и всех неэстетично выглядящих больных просто выставили вон. Сначала на улицу, а потом, тех у кого не было дома, и из города. Я попала в число некрасивых больных, и меня выпнули (хорошо хоть, больничную рубаху при этом не забрали). Повезло, что к тому времени я уже достаточно окрепла и могла ходить не шатаясь. А ещё спасибо тому седоусому тюремному охраннику — он принёс мне мою сумку (где даже серёжки золотые с цепочкой остались нетронутыми) и постиранную, аккуратно сложенную одежду.
Кстати, когда мой рассказ дошёл до этого места, и я выразила восхищение такой порядочностью, мой друг снова принялся смеяться надо мной: "Глупая девочка, — сказал он, — мало кто рискнёт без магической проверки трогать незнакомые предметы, можно ведь и жизни лишиться, хватая чужие артефакты. А судя по всему, ни одного мага в том городке не было".
Но пусть даже так, всё равно, тот человек был добр ко мне. Посмотрев, как я растерянно кручу в руках свои тряпочки, куда теперь можно было вместить двоих таких как я, он покачал головой и, взяв за руку, повёл в одёжную лавку. Там, сурово поторговавшись, мужчина обменял мою земную одежду: на крепкие грубые башмаки, простые чулки по колено, юбку, блузу, бельё, чепчик для моей бедной головы и плащ с капюшоном. Я смотрела на процесс и внутренне хихикала: "Ну что, дорогая, как тебе обмен итальянского белья и премиального немецкого костюмчика? Махнём не глядя!" Хотя, на самом деле, я очень обрадовалась помощи, ведь местная одежда была мне необходима — она должна была вернее всего скрыть мою чуждость. К тому же, всё полученное было пусть не новым, но добротным, чистым и по размеру. А в придачу тот дядька дал мне четыре медные монетки, на которые я потом купила самые дешёвые мыльно-рыльные принадлежности.
