И никто из взрослых не побежал. Лишь самый маленький житель острова, трёхлетний сынок наших Айболитов, Эльвиры и Михаила Сперанских, всеобщий любимец, вскрикнул и круглым от множества меховых одежд колобком покатился к крыльцу родного дома. Медведь на мгновение замер, повернул голову, глядя на маленького человечка.
Щёлкнул затвор карабина.
— Не стрелять! — тревожно крикнул начальник биологической экспедиции, известный учёный, фактически хозяин острова. — Не тронет!
Начальник экспедиции затем и находился на острове, чтобы наблюдать за жизнью, охранять покой арктических животных, особенно белых медведей, давно занесённых в Красную книгу.
И действительно, зверь не кинулся за побежавшим мальчуганом; он понял, что перед ним малец, несмышлёныш, на которого нельзя нападать. И тронулся дальше.
Возле длинного барака, механических мастерских, на пути повстречалась поставленная на попа трехсоткилограммовая железная бочка с зимней соляркой, стужей припаянная к земле. Час назад трое сильных мужчин пытались повалить её, чтобы наполнить ведро соляркой. Они пинали её ногами и дружно толкали плечами. Все попытки оказались тщетными. Решили звать на помощь бульдозериста с машиной, да не успели — в посёлке появился белый медведь.
Гигант остановился у бочки. Я знал, что он должен был остановиться. Белый медведь любопытен чрезвычайно; любой предмет он непременно обнюхает, попробует на зуб, потрогает лапой, повалит. И не ошибся. Зверь обнюхал бочку. Ему, очевидно, не понравился тяжёлый, неприятный запах солярки. Удар левой лапой (белые медведи левши, хотя неплохо бьют и правой) был страшен: бочка, словно живая, подпрыгнула и отлетела в сторону.
Домики семейных, бараки-общежития, люди, машины были для медведя не более как забавные одушевлённые и неодушевлённые предметы; его мало интересовал посёлок и всё то, что находилось в нём. Вовсе не из-за праздного любопытства появился он возле жилья. Сюда его привлёк вкусный запах, исходивший от свалки. А свалка была богатая, многолетняя. Заледенелые объедки, помои, картофельная кожура, куски заплесневевшего хлеба, кости, рыбьи головы и хвосты — всё это горкой с добрый пятистенок возвышалось за околицей.
Зверь набивал брюхо долго и жадно. Громко хрустела в тёмно-синей пасти замёрзшая пища. Он не брезговал ничем. Если попадался кусок автомобильной камеры или перепачканная машинным маслом тряпка, и они исчезали во чреве исполина; желудок, что жернова, перемалывал, перетирал решительно всё, разве что не металл. Без сомнения, он был очень голоден, иначе бы не заявился к людям, обошёл посёлок стороною. Ох, как нелегко добыть нануку пищу в декабрьскую стужу! Не каждый дотянет до кормилицы-весны, когда на льду вдоволь нежных и вкусных, совершенно беспомощных нерпят, когда мамаши-нерпихи, беспокоясь о своём чаде, теряют всякую осторожность.
