Беготня по коридорам Госплана довела бы Локшина до сердцебиения, пока, наконец, случайно приоткрытая дверь не обдала ого запахом особой, фантастической смеси табаков – кепстена, листовой махорки, сигар, цветов донника и сушеного вишневого листа, которую Константин Степанович называл аргентинской махоркой.
– Ты чего это? – равнодушно встретил его Сибиряков.
Локшин, не отвечая, протянул газету. Мощные клубы дыма на мгновение окутали загорелое лицо Константина Степановича, и из-за дымовой завесы раздалось ленивое:
– Ну и что же?
– Я хотел посоветоваться с тобой. Конечно, этот субъект, – вспомнил он слова Ольги, – воспользуется случаем, чтобы сделать мне пакость. Надо бы нажать на Ивана Николаевича, – Бугаевский просто одурачил его.
Локшин ждал, что Сибиряков поддержит его негодование.
– Ивана Николаевича не так-то легко одурачить, – ответил тот.
– Да ведь это личный выпад!
Сибиряков снова исчез в клубах густого дыма.
– Тут брат, дело почище. Без драки не обойдется. Это называется поворот…
– Какой поворот? – не сразу понял Локшин.
– А вот такой…
Сибиряков выбил трубку, поднялся и неожиданно переменил тему:
– А ты на лето куда собираешься?
И, не дождавшись ответа, небрежно кивнул и прошел в соседнюю комнату на заседание.
– Едем, товарищ Локшин, – сказал Кизякин, и в словах его Локшину почудилась враждебная нотка. – Поедем, а то начнут без нас.
– А может быть, можно без меня?
Враждебное отношение и к нему и к идее, статья в «Голосе», холодность Константина Степановича, прочно заменившая место прежнего дружеского и как бы отеческого подшучивания, – все это угнетало Локшина. И теперь, зная, что на «Красном Пути» неладно, что «Красный Путь», по словам Кизякина, «шебаршит», Локшин просто не хотел туда ехать.
И независимо от Кизякина Локшин знал, что на заводе готовятся события. Только вчера забегал Миловидов и, возмущенно жестикулируя, объяснял, что комитет по диефикации издевается над заводом, что он как представитель МОСПС постановление комитета опротестовал, что нельзя консервировать завод и выбрасывать людей на улицу.
Локшин нетерпеливо выслушивал Миловидова и вспоминал фразу Сибирякова:
– Ты его, Локшин, не слушай. Меньшевистский душок у него не выветрился. Он не может понять, что во имя того, что будет через три, через пять лет, можно сегодня посидеть без обеда…
Вся работа по грандиозной перестройке страны была возложена на комитет и фактически возглавляющего комитет Локшина. Эта власть, эта ответственность пугали его. И хуже всего, что нет-нет, то, что вчера казалось разумным, сегодня опорочивалось фактами, опорочивалось жизнью.
