-- Вѣдь, кажись, съ этого утеса -- спросилъ Камакъ -- бросился тотъ парень?....
"Какой?"
-- Ну тотъ, что, говорятъ, сватался-де у тоіона Кушуго на дочери, да Кушуга просилъ у него въ подарокъ собачей парки, а онъ, сколько ни работалъ, никакъ-де собачей парки достать не могъ, а досталъ только бобровую, да лисью; и вотъ-де Кушуга ему отказалъ, а онъ съ горя пошелъ да и бросился....
"Да, вспомнилъ! только нѣтъ, не съ этого, а вонъ съ того, что на поворотѣ-то направо..."
-- А мнѣ такъ сказывали, что съ этого?
"Ты говори: я не знаю!"
-- Да видимо, что не знаешь!
"А ты что ли знаешь?"
-- Да знать, что такъ!
"Ахъ ты, сивуча, тебѣ знать!"
-- Смотри, Лемшинга, не лайся: я те оштоломъ ошоломлю, такъ и все позабудешь....
"Попробуй-ка: такъ у самого въ глазахъ завертится. Я те ни кто другой!
-- Да и я тоже! вишь на олуха натакался!
"Молчи же, докуда я те въ самомъ дѣлѣ не обломалъ ребры!"
-- Свои-то побереге!
Въ продолженіе этой ссоры, Акета, ѣхавшій за нѣсколько саженъ впереди, былъ со всѣмъ въ иномъ расположеніи духа. Воображеніе его, разгоряченное водкою, живо представило ему прошедшее. Онъ раздумался о разныхъ огорченіяхъ, встрѣчавшихся въ его жизни: какъ нѣкогда убѣжала у него изъ-подъ самыхъ рукъ попавшаяся въ слѣпцы {Ловушка.} лисица; какъ унесло однажды приливомъ моря байдару съ берега; какъ медвѣдь, подкравшись въ одно время къ балагану, поѣлъ всю дотла сушившуюся тамъ рыбу и проч. и проч. Всѣ несчастія его были для насъ чрезвычайно смѣшны и забавны; но у всякаго свое горе. Наконецъ, въ самомъ дѣлѣ вспало ему на умъ горе немалое: потеря жены, незадолго предъ тѣмъ умершей и горячо имъ любимой, и, въ горькомъ раздумьи, онъ затянулъ унылую пѣсню:
Какъ не гадано-то, не думано,
Что пришла бѣда со всего свѣта:
Потерялъ-то я жену-душечку!
Какъ со той бѣды, со кручинушки,
Пойду въ темный лѣсъ добрый молодецъ,
Стану драть и ѣсть кору съ дерева.
И еще проснусь я ранешенько,
До восхода-то красна солнышка,
Погоню ли я, добрый молодецъ,
Аангичь -- утку на сине море,
И въ слезахъ взгляну на всѣ стороны:
Не найдется ли моя милая,
Моя милая жена, душечка.... (*)
(*) Настоящая камчатская пѣсня, переведенная съ камчадальскаго языка.
Пѣвши эту пѣсню, камчадалъ въ самомъ дѣлѣ плакалъ горько: къ чему пьяные бываютъ, какъ извѣстно, особенно способны; но вскорѣ потомъ воображеніе его представило другія картины, и онъ запѣлъ во все горло:
"Тинсаинку фровантахъ...."
По несчастію, въ тоже время увеличился крикъ ссорившихся, вовсе забывшихъ о заповѣдномъ безмолвіи страшнаго мѣста, по которому они проѣзжали. Вдругъ ужасный шумъ начался надъ ихъ головами. Они взглянули кверху, и съ невообразимымъ ужасомъ увидѣли, что страшная лавина отдѣлялась понемногу отъ утеса и медленно наклонялась на нихъ. Пагубный хмѣль ихъ прошелъ мгновенно и волосы встали отъ страха на головѣ. Оставалось одно мгновеніе на что нибудь рѣшиться: оно пролетѣло въ изумленіи -- и быстрая струя мелкаго снѣга полилась на несчастныхъ въ предвѣстіе смерти. "Гибнемъ!" -- вскричали они въ одинъ голосъ, поднявъ по инстинкту руки свои кверху, какъ бы желая удержать страшную громаду, на нихъ обрушавшуюся; -- "Гибнемъ!" Но голоса ихъ никто, мы даже сами они, не могли уже услышать: ибо въ сіе мгновеніе куржезина рухнула, и погребла ихъ подъ своею массою.
