-- И безъ всякаго сомнѣнія.
При семъ словѣ Зуда захохоталъ отъ всей души, а дьячекъ, выйдя изъ себя и покраснѣвъ какъ ракъ, съ гнѣвомъ повторялъ ему: "да, да, умнѣе! смѣйся, сколько хочешь, а я...."
"Полно хвастать, Степанычъ! -- сказалъ протопопъ. -- Кто самъ себя возвышаетъ, того Богъ унизитъ. Знаешь, сказано: смиряйся, да вознесется, а возносящійся смиренъ будетъ..."
-- Да помилуйте, отецъ Петръ, преобидно слушать этакія насмѣшки!
"Эхъ, братецъ! перестань! Онъ шутитъ, а ты изъ кожи лѣзешь! Смотри лучше, чѣмъ окончится эта комедія."
Дьячекъ замолчалъ, но поглядывая изъ подлобья на Зуду, кажется, еще въ первый разъ отъ-роду употребилъ съ пользою познаніе свое древнихъ писателей, припоминая изъ нихъ разныя бранныя выраженія.
Въ продолженіе сихъ цитатъ Камчадалъ, разбираемый мухоморомъ, опять вскочилъ съ бѣшенствомъ на ноги, и вскричавъ: "мухоморъ мнѣ велѣлъ убить стараго попа, и перерѣзать всѣхъ Русскихъ" -- выдернулъ изъ-за пояса ножъ, и кинулся на протопопа. Это было сдѣлано такъ неожиданно и такъ быстро, что всѣ, бывшіе въ юртѣ, можно сказать, едва только успѣли ахнуть, и Камчадалъ, схвативъ протопопа за грудь, занесъ на него ножъ. "Умри, попъ!" -- вскричалъ онъ. Въ это мгновеніе мичманъ, неустрашимый, ловкой и сильный, оправившись отъ перваго впечатлѣнія, быстро схватилъ убійцу за руку, и отбросилъ его съ невѣроятною силою на средину юрты. Протопопъ, сколь ни былъ въ душѣ готовъ умереть каждую минуту, но не могъ, однакожъ, не почувствовать трепету, по слабости человѣческой природы. Пораженный изумленіемъ, онъ не успѣлъ еще сказать ничего мичману, какъ сей послѣдній кинулся на помощь Маріи, которая отъ ужаса упала въ обморокъ, продолжавшійся нѣсколько минутъ. Протопопъ не столько словами, какъ самымъ дружескимъ пожатіемъ руки выразилъ благодарность своему избавителю, и потомъ вмѣстѣ съ Зудою также началъ хлопотать около больной. Наконецъ, раскрывъ глаза, и какъ бы не довѣряя своему зрѣнію, она спросила едва слышнымъ голосомъ: "дѣдушка! это вы ли?"
-- Слава Господу Богу! я, моя милая! Вотъ мой защитникъ! (протопопъ указалъ на мичмана.) Онъ успѣлъ удержать ножъ, а то ужъ болѣе тебѣ не видать бы меня.
Яркой румянецъ двоякой радости покрылъ мгновенно блѣдныя щеки Маріи.
"Ахъ, любезный дѣдушка!..."
Она не могла ничего сказать болѣе и, цѣлуя руку дѣда, заливалась слезами. Старикъ самъ едва удерживался отъ слезъ, но перемогъ себя.
-- О чемъ же ты плачешь, моя милая? -- спросилъ онъ Марію.
