— Расскажите! Спать что-то не могу.
— Это от чая. Переборщили мы с заваркой. Да и водочка… У друга моего жена была добрая, но споткнулась на одном месте, словом, стали они разводиться. И был уговор: пока не разведутся, чтобы этот мужчина к ним в квартиру не ходил. Но он раз вечером зашел, а друг ружье как раз чистил. Друг мой этот тоже добрый, верный такой человек, но вспылил: "Уходи, — говорит, — отсюда". А тот стал с усмешечкой что-то объяснять, ну друг вогнал патрон и предупреждает: "Считаю до трех!" Тот сначала не поверил, потом побежал из квартиры, но поздно: потерял друг разум и саданул ему вдогонку. Уже на лестнице, правда.
— Убил?!
— Нет, что вы, седьмым номером, дробью, и весь заряд в потолок. Напугать хотел. Так на суде и говорил, а там кто его знает…
— Ничего себе! Ну, а лайка при чем тут?
— Погодите… Вызвали друга, взяли подписку о невыезде. А он забрал Карата, ружье и скрылся. Даже я не знал куда. Потом все выяснилось. Уехал он на Онегу, в село Чукуево, устроился работать сразу. Он по профессии ветеринар. Отыскали его довольно быстро. Там и забрали. Ружье конфисковали, конечно, лайку кому-то отдали. Получил он три года. Вернулся в Москву, подзаработал денег и сразу на Онегу: Карата искать. Да где там! Никто ничего не знает. Такой лайки не видели с тех пор, как он исчез. Он там опять оформился и по роду службы стал все деревни и починки по Онеге и по реке Коже объезжать и выспрашивать. И раз у одного охотника увидел щенят. А один щенок — ну вылитый Карат: три месяца, а ушки топориком, и хвост баранкой, и раскосый, черноносый, шустрый такой. "Откуда щенок?" — спрашивает. Хозяин говорит, что купил в тайге, у промысловика, у него все там покупают, кто хочет рабочую лайку иметь. Отец первый соболятник по Онежскому району. "А как кличут?" — "Кличут Карнаухий". Нет, не Карат. "А как хозяина зовут, где он проживает?" — "Зовут Баркасов Иван Иванович, проживает в селе Макарьинском на реке Коже, но сейчас он на промысле, на Кривом Поясе, это километров за сто от деревни, там у него зимовье. Забрасывают его с женой туда на вертолете из Онеги".
Анатолий Иванович замолчал, завозился, чиркнул спичкой — закурил.
— Шалаш бы не спалить, — сказал я.
— Хотите?
Я нащупал в темноте сигарету и осторожно нагнулся к вспыхнувшей спичке. На секунду осветило худое грустное лицо Анатолия Ивановича, тусклые глаза, небритый подбородок. Он задул спичку, затянулся.
— Друг мой надежду потерял. Осталось это зимовье, хоть там не Карат, а Карнаухий какой-то, но, может, этот промысловик знает, где Карат? И договорился мой друг с вертолетчиками из заготпушнины, что рейсом на Кожозеро сделают они крюк и хоть на полчаса высадят его у зимовья. А был уже конец октября, пал снег, холодно было, но леса еще чернели, и на болотах топи еще не проморозило…
