Автопортрет в кабинете | страница 26

[78] из всех, что я видел – особенно он красноречив для такого нетерпеливца, как я. В некотором отношении это моя геральдическая эмблема, мой символический девиз: остановленное нетерпение. Поэтому – если, как говорила Карен Бликсен, девизы важнее всего в жизни и действеннее психоанализа – я воспроизвел эту гравюру на контртитуле второго издания «Идеи прозы», как если бы она содержала в себе идею этого произведения, в котором я узнаю себя больше, чем в прочих, быть может потому, что в нем я смог себя забыть.

Casin dei Nobili, Венеция

Рядом в подставке для бумаг находится фотография одного из последних полотен Тициана – «Свежевание Марсия» – хранящегося в картинной галерее замка в Кромержиже. Уже несколько лет я постоянно размышляю об этой картине, на которой Тициан изобразил себя в образе Мидаса, с состраданием взирающего на муки сатира. И я не могу не ассоциировать его с призывом Данте в начале «Рая», который видит в существе, силой извлеченном из своей кожи, образ вдохновения:

Как терниста участь поэта – быть заживо освежеванным, чтобы иметь возможность петь.

Моника Феррандо. Кора. 2000. Непальская бумага, графитовый карандаш. Частная коллекция. Фотография Давиде Галеба. Публикуется с любезного разрешения автора

Почему живопись всегда была и остается важнейшей частью моей жизни? В восьмидесятые годы я почти каждый день участвовал в увлекательных изысканиях Руджеро Савинио, затем, благодаря Монике[80], открыл для себя несравненное творчество Авигдора Арихи. В те же годы художники из Шикли, особенно Соня Альварес и Пьеро Гуччоне, помогли мне не утратить чувство зрения, которое наше время пытается ослепить всеми возможными средствами (акварель Авигдора и морской пейзаж Сони в форме покрывала хранятся в моем кабинете в Ветралле). А недавно я вновь встретил Исабель Кинтанилью, Пако и Антонио Лопес…

Как не устает повторять Моника, даже самая реалистическая живопись всегда перерастает в миф. Для меня живопись представляет собой молчащую поэзию, онемевшее в образе слово – но именно поэтому она предстает как слово, как mythos. Пусть в ней будет слово и будет видна тишина – а в этой тишине пусть на мгновение проступает вещь, возвращенная в состояние анонимности, в состояние, когда у нее уже или еще нет имени.

Кабинет в переулке дель Джильо, фрагмент, 1987. Фотография Джорджо Агамбена