Се Жених грядет в полунощи, и при Втором Пришествии Спаса не все мы умрем, но все переменимся, и наше тяжелое, очугуневшее тело душевное, грешная плоть, превратится в благоухающее, легкое и сияющее Фаворским светом тело духовное. И грешники тоже получат новые тела нетленные, но не для славы и радости неземной, а для мук вечных и для червя неусыпающего, червя жестокого и неумолимого. И тела грешников будут черны, яко сажа и зело зловонны…
Большак сел в гробу, расчесал пятерней бороду и оглядел народ. Многие спали. И тогда он с петушьим всхлипом возгласил кондак: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши; конец приближается, и хощеши молвити; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, иже везде сый и вся исполняяй».
Все зашевелились, стали протирать глаза. По-прежнему спали только дети, свернувшись калачиком на полу.
– Гликерия, ты здесь?
Встала здоровенная баба, у которой все было большое: и вылупленные светлые глаза, и рот с лошадиными зубами, и руки землепашца во многих поколениях, из-под платка выбивались на лицо космы пшеничных волос.
– Здесь я, отец, здесь, родимый.
– Ну-ка, Гликерия, взбодри народ, заводи-ка каку духовну стихеру!
Гликерия обтерла рот ладонью, поправила на голове платок и начала низким трубным голосом:
– Плачу и рыдаю, смертный час помышляю. Судит судия, праведный. Течет река, река огненная. От востока течет она до запада. Идет же Михайло архангел.
Вострубит он, в трубу золотую.
Воставайте живыя и мертвыя от гробов,
Который праведная души.
Воставайте лицами Ко востоку.
А грешный души, ошую.
Грешныя души идут, плачут.
Плачут оне и возрыдают.
Михайлу архангелу пеняют.
О еси Михайле архангеле.
На кого ты нас, грешных, оставляешь.
На кого ты нас, грешных, спокидаешь.
Речет к ним Михайло архангел.
Пойдите вы прочь беззаконнии.
Почто вы на вольном свете жили?
Господу Богу не молились.
Нищих и убогих не любили.
За то вам вечная мука.
За то вам червь неусыпаемый.
Молим тебя, Христе Боже,
Вечныя муки избыти.
И Царство Небесное получити.
И во веки веков. Аминь.
Из прошлого:
…И разослал по церквям Патриарх Никон новые, справленные книги. Когда же русские люди заглянули в новые книги поближе, то пришли в большое смущение. Мало того, что они не нашли в новых книгах ни крестного знамения двуперстием, ни сугубой аллилуии, ни хождения посолонь. Они увидели, что в тексте самих книг многого из того, к чему привыкло ухо и язык, совсем нет – точно ветром вымело, а многое появилось новое, неизвестно откуда.
