Тун слушал все это с поникшими плечами. Он не мог взять в толк, какое отношение все это имело к тому удару ногой. Но здесь, вообще, все было так странно!
А потом пришли хуторянин Янсен и его жена.
Тун не слышал ничего из того, что они говорили. Они рассказывали так тихо, а фрау Янсен плакала.
Тун встал и хотел уже прыгнуть к ним, чтобы сказать, как горько, страшно горько было у него на душе. Но полицейский взял его за руку и приказал: „Сидеть!"
Нет, с этой конторой он никогда не найдет общего языка. Он чувствовал, что дела идут плохо. И когда еще этот подлец Мартенс, которого он хотел ударить, сказал судье: „Уже за много дней до происшествия в его глазах можно было разглядеть вспыльчивость!" -это было уже слишком.
- Вы лжете! - заорал Тун и подпрыгнул.
И снова блюститель порядка схватил его за руку.
- Вы видите, господин судья, - сказал на это свидетель Мартенс. - Вы видите, что это у него в натуре. Если бы сейчас здесь не стоял кто-нибудь из полицейских...
И господин судья кивнул, и другие господа тоже.
Тогда вдруг перед перегородкой встал Шеф. Туну хотелось вскочить от радости и обнять эту маленькую фигурку, но полицейский, стоявший сбоку, не выпускал его из виду. А потом заговорил Шеф. О Боже, как умел говорить этот мужчина! Судья откинулся на спинку стула, другие господа тоже. Но секретарь больше не писал, Туну это показалось скверным. Все остальное, прежде, он аккуратно записывал. Вдруг Тун сложил руки, как для молитвы. Он глубоко наклонился, сидя на скамье, закрыл глаза и забормотал:
- Сын Божий, Спаситель, помоги Шефу! Он ведь такой великодушный - он товарищ, он искренен!
Вскоре после этого Шеф умолк и оглянулся на Туна.
И тогда Тун разразился потоком слез.
В ожидании приговора Тун продолжал расхаживать туда-сюда по своей клетке, шесть шагов вперед и назад. У него едва хватало самообладания думать ясно, и всякого рода скверные предчувствия заставляли его ночами с криком вскакивать. И всякий раз после такого пробуждения он думал о Шефе, о Спасителе, о Сыне Божием. Потом он пытался молиться так, как это уже делал в день заседания суда, в полной тайне, скрывшись за перегородкой скамьи подсУ' димых. Но ему не становилось лучше, и все снова и снова казалось, будто полицейский держит его за ворот и тянет в сторону. Тогда он сжимал кулаки, бор' мотал ругательства про себя и продолжал свои короткие путешествия по клетке.
Часто, когда открывалась дверь, его лицо просвет лялось, потому что он надеялся увидеть Шефа. Но увы, тот не приходил, он оставил его одного, одного в беде и одиночестве.
